Армагеддон №3

Глава 24. Родимые пятна социализма

На какую-то долю секунды перед Веселовским полыхнул нестерпимый свет особого момента истины, как только он взял в руки свежий донос, вложенный в папку Потапенко. Постепенно сознание стало вновь обрастать деталями и погружаться в непроглядную темень хитроумно запутанного клубка... Но капитан уже почуял след и не давал себя сбить всякого рода мистическим бредням, старясь не задумываться, что его путеводная звезда - самого крайнего мистического толка. Подчеркнутое педантичным Потапенко красной шариковой ручкой словосочетание "но глаза у него на свету желтые" давало Веселовскому стойкое ощущение азарта скорого финала.

Он любил это удивительное ощущение "момента истины", когда какой-то незначительный эпизод, невзрачная с виду деталь ложились последним элементом мозаики, превращая безнадежный "висяк" в полноценную картину преступления с полной фактурой. В этот момент Веселовский ощущал себя в шкуре всех фигурантов сразу, от терпил до подследственных, в то же время находясь вне самой ситуации. Проще говоря, именно за эти мгновения финального взлета над чужими жизнями, распутанными им из грязного мотка, Веселовский и любил свою работу.

Собрать вещи было минутным делом, а вот выбить командировку для спасения мира во всем мире было несколько сложнее. Но поскольку общий настрой капитана соответствовал Уставу, временные сложности также были вскоре преодолены. Оставалось только определиться с маршрутом. Поэтому последнюю ночь капитан провел в отделе, изучая схемы железных дорог России, сверяясь со старыми картами Сиблага с печатями "Для служебного пользования" и яркими, будто написанными кровью, красными звездами в левом углу.

Едва сквозь вертикальные жалюзи забрезжило жиденькое зимнее утро, Веселовский вывесил снаружи записку с убедительной просьбой "Стучите!" и принялся готовиться к отъезду. Бодро насвистывая, он разделся по пояс и принялся энергично намыливаться возле умывальника в углу кабинета.

— Опять советы стукачам вывесил, опять на работе с самого утра болото разводишь, — недовольно пробурчал майор Капустин, без стука заходя в кабинет.

— Всю ночь здесь с бумажонками просидел, Капустин, а домой уже забегать некогда. Боюсь, они успели на Куйбышевскую железную дорогу просочиться, а там их хрен выловишь, — ответил Веселовский своему отражению в зеркале, тщательно подбривая подбородок.

Невзрачное письмецо, с виду — типичный анонимный донос, какие пачками уничтожали в импортном измельчителе, лежало у капитана на столе, подколотое к схеме предполагаемого маршрута с понятными одному Веселовскому кружками и цифрами.

— Едешь с каким-то огрызком от кочерыжки, Денис, — сокрушаясь, заметил майор, рассматривая письмо. — Барабана твоего чуть в коробку доносов на олигархов не кинули. Видишь, красным отметили это сладкое слово — "олигарх"! Уверен, дали бы добро на разработку этих господ, то никакого Армагеддона не предполагалось бы даже в самых диких фантазиях. Сейчас же происходит все наоборот: фактуру на воров государственной собственности уничтожаем, а на погоню за какими-то желтоглазыми командировочные выписываем.

— Я след почуял, Капустин, поэтому ты меня не собьешь, — ответил Веселовский, растирая полотенцем голую спину. — Хотя мне тоже по утрам кажется, будто нас вдвоем поставили эту хрень сторожить, дабы не допускать к нашему настоящему делу. А чего ты взвинтился с утра? Злишься, что нынче только ленивый в нашу епархию грязной пятерней не тычет, мол, "кто так фугасы взрывает, уроды!"? Я с девчонками Потапенко из отдела утилизации чай пил вечером, так они там чуть не тонну таких писем в измельчитель спустили. Никакой фактуры! Только советы, как надо фугасы взрывать, как удобнее пулять из автоматов по машинам главных российских энергетиков, кому чего оторвать, чтобы все раскололись... Все нынче умные, особенно если имеется возможность анонимно за силовые структуры пораскинуть мозгами. Демократия, ети ее...

— Все-таки при Прекрасном Иосифе Виссарионовиче так не поступали, — продолжал настойчиво гнуть свою линию майор. — С риском для жизни сохранили донос стрелка из Сиблага. Компьютерами не пользовались, все вручную, заметь! И доносы вручную писали, и сортировали вручную, копировали вручную и в папочки подшивали... Как рабы Древнего Рима. Меня еще старики из восьмерки учили: "Человек писал, старался, пытался думать с государственным интересом! Значит, это ценить надо! Процедить каждого барабана от гортани до пяток. Даже если врет, то непременно попутно сообщит массу ценных деталей!" Мы детали ценили, Денис! Мы хватались за любого юного барабанщика! С народом работали! Вдумчиво и серьезно! В принципе, это и есть демократия. А не так, чтобы обвести красным карандашом слово "олигарх" и в немецком измельчителе похерить. Мы с Потапенко уже изматерились по этому поводу...

— Чего ты разошелся-то? Я что ли приказы сочиняю? Хотя, ну их всех на хер, если честно. Чайник поставь, прояви демократизм в отношении младшего по званию, а?

Веселовский собрал туалетные принадлежности в несессер, сунул его в портфель и снял со спинки стула свежую рубашку. Заправляя рубашку в брюки, он примирительно сказал надувшемуся Капустину:

— Ты зря обижаешься, Капустин. Не надо сравнивать тот народ и этот. Помнишь, как наши герои-армагеддонщики говорят? "У каждого Времени — свой Армагеддон, и у каждого народа — свой!" Если бы народ не поменялся вместе со временем, то и Армагеддона не было бы!

— Как у тебя все просто, Денис, получается! — процедил Капустин, вынимая из дипломата батон, круг колбасы, плавленый сыр и пачку чая. — Тогда главный армагеддонщик всех времен и народов — наш полковник Федосеев из отдела внутреннего контроля. Едет на Форде с секреташей, так морда лоснится ярче дальнего света. А как сделает очередную пакость своим же, так поясняет: "Не мы такие, а время нынче такое!"

— Ну, здесь можно поспорить, только шибко мне некогда, Капустин. Здорово, что ты про жратву подумал! — радостно потирая руки, ответил Веселовский вполне миролюбиво. — И сыр с ветчиной? Просто замечательно! Как славно иметь такое демократичное руководство, всерьез думающее о подчиненных.

Не обращая внимания на явное желание капитана подкрепиться на халяву в умиротворяющем молчании, Капустин, по наработанной годами профессиональной привычке, принялся методично давить на жующего Веселовского, почувствовав в последнем готовность прогнуться под батон с плавленым сыром.

— Заходил я тут к Борзенкову больничный подписать. Он сейчас с какими-то учеными работает, которые секреты за границу продают... Ну, о них еще во всех газетках пишут, в каждой по-разному.

— Кстати, хотел тебе про газетки напомнить, — сквозь бутерброд сказал Веселовский. — Надо тебе фактуры — садись и греби вместе с деталями! Сразу видно, какую полосу кто купил и почем.

— Да я ведь тоже приказы не издаю, Денис, — печально ответил Капустин. — Так вот Борзенков страшно матерится! Он же старый кадр, как и я. Вся наша выучка на какие-то устаревшие Армагеддоны нацелена... Он никак не может спланировать процесс дознания. Это явно не старые времена, когда Пеньковский рыдал перед следователями в раскаянии, что продал все космические секреты америкосам. Теперешние подследственные хлопают на него глазками и искренне не понимают, о чем им Борзенков пытается прокукарекать! Какой там портрет личности, мотивации... Хотя люди-то не сельские трактористы все-таки, как бы интеллигенция наша... Борзенков говорит, что ему застрелиться хочется, когда он в очередной раз слышит: "А мне ведь тоже жить надо!" Скажи, какие могут быть у следователя ответные аргументы? Сразу пояснить до суда человеку, что жить ему вовсе не надо? А что вообще можно пояснить мыслящей амебе, которой, может и жить-то не хочется, но надо?.. По делу одного физика всплыли детали, будь они не ладны, продажи стратегического сырья для программы ториевых реакторов тем же америкосам на уровне нашего гребнутого правительства. Заранее такая тоска берет, как только представишь, что вдруг дают лицензию на отстрел, и мы берем среди ночи все это наше правительство, сажаем в воронок... Такое, кстати, ощущение, будто людей туда на трех вокзалах собирали... Так вот, представь, садим мы их всех и начинаем вертушку с допросами. Надолго ли всех нас хватит, если нашему руководству и раскалываться не в чем! Они ни хрена и не скрывают! И на допросах с круглыми, светлыми глазками подтвердят то же самое! Мол, им всем "приказано выжить"!

— Странно, Капустин, что я и сам размышлял на днях об этой особенности, — ответил Веселовский, задумчиво поигрывая зубочисткой. — Истина наверняка где-то рядом с твоей совковой пропагандой... Смотри: первый Армагеддон произошел, по нашим предположениям, из-за денег, то есть жаба у некоторых разгорелась. А второй Армагеддон, грубо говоря, совпал с желанием овладевших идеями масс двинуть под дыхалку этой самой жабе... Так?

— Вроде... так, — неуверенно сказал майор.

— А нынче повестка дня простая, как голая задница! Всем просто надо жить! Или, точнее, "жить надо"! Следовательно, что?..

— Что, Денис? — затаив дыхание, спросил майор.

— Это означает, дорогой, что не только добрый боженька любит троицу, — вздохнув, подытожил Веселовский. — Это означает, что всем нам писец, Капустин. Раз возникла такая настоятельная необходимость жить, причем, исключительно с мотивациями амебы, как ты давеча попал в десятку, значит, скорее всего, жить нам всем осталось не так уж много... В первый раз вместо денег мы получили бумажные пропуска, которые контролирует какая-то "инфляция", а не наша с тобой система. Во второй раз мы получили вместо справедливости — "социальную справедливость", когда вполне допустимо хозяев у собственного амбара расстрелять. Начинает доходить, что мы все получим, раз всем вдруг так приспичило жить? Это конец, Капустин. Почитай, что этот барабан Потапенко отбарабанил!

"Дорогие наши товарищи, калининградские чекисты!

Где же вы теперь есть и есть ли еще? И как же жить-то без вас в новой России? То, значит, были везде, кругом, а то, вдруг, попрятались. А я хочу сообщить вам, что не могу больше терпеть издевательства и притеснения начальника смены Циферблатова В. И. Сообщаю, что с виду он вроде обычный, но глаза у него на свету желтые как у кота, зрачков нету вовсе. И всю жизнь Циферблатов В. И. ходит в ортопедической обуви. А когда мы все нашей бригадой на рыбалку выезжали, а его брали с собой, то я заметил, что у него правой ноги-то вообще нет! С виду обе ноги присутствуют, а правой нету! Он тогда ноги еще промочил, а спиртом растирать никому не позволил.

А нынче сформировал он при поддержке своего дружка-олигарха Восьмичастного, которому звонит за государственный счет по пять раз на день, экспериментальный прицепной вагон. Из Калининграда до Владивостока. А когда я сказал, что такой вагон на хрен никому не нужен, что это все только проблемы в Шенгенской зоне создаст, вплоть до международных конфликтов, он мне в лицо издевательски заявил, чтобы я катился к едрене фене и целку из себя не корчил.

Так ведь нет, чтобы составить четкое расписание! Как мне без расписания ездить? Как народ сажать, извините за каламбур? Вначале Циферблатов пообещал, что отправимся к Октябрьской железке скорым, а сам зверски распорядился цепляться к пассажирским составам на Московской дороге через Рязань и прочие грязнопупинские выселки.

Я, конечно, покачусь, деваться мне некуда. Но хотя бы при восстановлении вертикали власти на железной дороге, проверили бы, на какие деньги гуляет на свободе Циферблатов В. И.? Снабдили меня кучкой вывесок типа "Камские зори" и спустили на хер с самого Калининграда в рамках развития менеджмента путей сообщения. Клизму новую не дали, мол, пускай электровоз топит. А ведь не май месяц. Будто я не представляю, сколько раз мне систему закозлят до Дальневосточной железки. Бегать с клизмой вдоль вагона — тоже удовольствие ниже среднего, а если теперь еще по всему составу шарахаться, клизмы просить?

Как вы теперь думаете, я до Владивостока без сменщика перебудусь? Мне что теперь, из-за чиновничьего произвола охренеть-не-встать? У них — "реформы", а мне теперь помирать, что я в такие реформы не вписываюсь? Мне ведь тоже жить надо!

Между прочим, в проводниках скоро двадцать лет катаюсь. Нравится мне мое дело, хотя давно предлагали выучиться на поездного электрика. Но привык я работать с людьми. Давно научился самую суть по глазам схватывать. У всех! От бригадира, который зайца прячет, до сменщика, который два комплекта белья спер, не говоря уже о лярвах из ресторана. Я даже когда полотенца новые на две части рвут, заранее это купе по глазам угадываю. Поэтому скажу откровенно, не нравятся мне глаза Циферблатова В. И. Не тянет в них заглядывать. А каково работать столько лет под началом человека, на которого глаза поднять боишься?

Фамилию не подписываю, опасаясь дальнейших притеснений со стороны Циферблатова В. И."

— Да дурак этот твой барабан! Какое-то "родимое пятно социализма". Сразу видно, что мозги последние пропил! — вяло отреагировал Капустин, отбросив листок. — Хотя... Похоже, что это тот самый прицепной вагон, ты прав. Дату посмотрел? А штемпель Кустаревки... Между прочим, Кустаревка — узловая станция между Московской и Куйбышевской дорогами... Если ему дали вывеску "Камские зори", то явно хотят прицепить к Горьковской дороге... В принципе фактура есть! Но чего так нынче-то рваться в дорогу, Денис? Он все равно никуда не денется и выйдет через Тюмень на сибирские дороги. Я тебе компанию составить не смогу, извини. В лучшем случае в Новосибирске попытаюсь встретить. В любом случае, я Потапенко попросил проконтролировать тебя после Новосибирска. Он там службу начинал.

— А папку сиблаговскую как ностальгическое воспинаминание сохранил? Что-то ты виляешь, гражданин начальник, — сказал Веселовский, надевая дубленую куртку. — Или как раз тебе не надо жить? А может, решил подравняться под "наши тяжелые времена", как полковник Федосеев? Я этот вагон в Новосибирске караулить не собираюсь. На Горьковской линии постараюсь этих сук встретить. Или на Свердловской пристегну. Ишь, цепляться они как попало задумали! Не так все просто у них, поверь. Что-то в самом поезде корячится, чует мое сердце. Там все будет решаться. Чем больше думаю над этим, тем больше возникает уверенности, что не зря они потащились по Куйбышевской линии, где сам черт ногу сломит...

— Да катись куда хочешь! Учти, я тебя провожу и сутки буду спать. Это тебе лавры и ордена нужны, спасение мира, то да сё... А по мне — только бы нажраться и выспаться!

— Понятно, как тебя волнуют вопросы судьбы человечества! А чего тогда разводил мухабель с "быть или не быть"? Чего моральки мне на дорогу читаешь, если самому на все с прибором?

— Денис, если честно, от меня вчера Томка к матери переехала. Из-за ночных дежурств... А еще я по ночам стал орать и... царапаться.

- То есть? — в полном недоумении остановился в дверях Веселовский.

- Снится один и тот же сон, будто я царапаюсь в гору, - тоскливо ответил Капустин. - Короче, все время снится, как всем нам приходит долгожданный писец. Ору и царапаюсь. Томку на днях всю исцарапал. Глупо это все, конечно. Поэтому, мне страшно не хочется, чтобы ты срывался именно сейчас. У меня дурные предчувствия, Денис. Все-таки мы с тобой неплохо жили... Общались... Нормально жили, Денис.

— Так и поживем еще, майор! Какие проблемы? — попытался подбодрить раскисшего Капустина Веселовский.

— После этих снов у меня возникает твердая уверенность, что ни хрена нас с тобой жить не оставят. Что-то не то мы с тобой разнюхали в ходе наших следственных мероприятий... А у меня нюхалка не хуже там всяких будет. Мне бы сейчас хоть Томку вернуть... Все бабы — суки и стервы, конечно, но про Томку я всегда знал одно — никому удерживать меня когтями за горло на балконе она не даст! Она всех армагеддонщиков к чертовой матери табуретом положит! В рядок! Так что катись к своим желтоглазым, а я пальцем не шевельну, пока Томка сидит у своей мамаши, которая мне, кстати, тещей доводится... Я тебя за Екатеринбургом постараюсь встретить, до Тюмени. Раньше — никак. А конкретнее — настраивайся на Новосибирск. Мне срочно надо разрешить свой маленький армагеддончик. С Томкой.

* * *

Прицепной вагон стоял без опознавательных знаков за короткой платформой. Только освещенные окна, в которых можно было видеть закрытые раздвижные двери купе, указывали, что вагон кем-то обитаем. Веселовский, втихомолку матерясь, с трудом спустился с резко обрывавшейся платформы. Путь через колдобины теперь освещал только слабый свет от прицепного вагона. Но двери его были заперты на полном серьезе и, похоже, гостеприимно распахивать их перед секретным капитаном никто не собирался. Оставалось, блин, только скулить и царапаться в металлическую обшивку, как полковник Капустин по ночам царапался на свою стервозную Томку. Веселовский чуть не завыл на луну от отчаяния. Чуть не сутки искать этих сволочей, все-таки найти — и нате! Выкусите! Они, видите ли, всем вагоном баиньки желают, просили до утра не беспокоить.

В этот момент на платформе появились две недовольные сонные бабы в оранжевых жилетах. С сопением они тащили по грязной наледи шланг с тяжелым металлическим наконечником. Веселовский приободрился, поскольку бабы тянули похожий на удава шланг явно к прицепному вагону. Одна полезла ковыряться с наконечником куда-то под вагон, а другая, не обращая внимания на Веселовского, вдруг оглушительно заорала в железную дверь:

— Вы чо там примолкли, суки? Хочите без угля остаться? Контейнеры на платформе, а электровоз ни хрена не тянет, в Арске накрылся медным тазом. Слышите меня? Вымерзнете к Ижевску, как цуцики!

Наконец дверь вагона распахнулась. Из темного проема осторожно выглянул всклокоченный мужик в синем кителе, накинутом прямо на голое тело. Придерживая дверь плечом, он неторопливо застегнул брюки, не обращая внимания на оранжевую бабу и начинающего замерзать капитана. Задумчиво оглядывая окрестности, он пробурчал:

— Правильно, чего им в Арске электровозы не накрывать медным тазом? Стучат, орут всякое... Еще и уголь им с платформы на горбу таскай среди ночи... А у меня ведь тоже личная жизнь имеется.

— Личная жизнь у него! — возмутилась баба. — Я, может, тоже от личной жизни оторвалась. Мне, может, тоже деваться некуда. Посади этого козла и катись за углем, муромой!

Женщина вынула из кармана куртки фонарь и полезла под вагон на подмогу к напарнице, уже пищавшей из темноты что-то вроде "Милка! Милка!".

На нового пассажира Петрович тоже посмотрел без всякого энтузиазма. Застегнув китель, он, тяжело вздыхая, спустился на заметенную снегом насыпь и тоскливо глянул на контейнер с углем, стоявший у края платформы. Рассеянно глянув на паспорт и билет, он равнодушно засунул оторванный дубликат куда-то в задний карман форменных брюк.

— Катись-ка ты в шестое купе, ладно? Там два нефтяника до Тюмени едут... Но они только вещи там держат, а сами с девками из четвертого купе живут. Там и постель имеется... Они и не пользовались ни разу. Извини, белье тебе выдам после обеда. Я ночь не спал, без сменщика я. И вообще... Некогда мне очень. Да! Чуть не забыл! В первое купе не суйся! Все почему-то сразу лезут в первое купе. А там хоть трое едут, но пока никто еще четвертый не приживался.

— Трое? — с напряженным интересом спросил Веселовский.

— Понимаешь, штука какая... Их трое, сам считал. И если баба одна, а мужиков двое, то угадай с трех раз, что тебе обломится? А? — дыхнул Петрович перегаром на пассажира. — А мне приключения к чему? Потом тебя с побоями на морде к бригадиру водить по вагонам на освидетельствование? Да на хрен! Я тоже хочу еще пожить жизнью половой. Ты меня понимаешь?

В этот момент к контейнеру подбежал черный мужик в длинном пуховике. Увидав проводника, он крикнул в его сторону:

— Петрович! Это тебя к нашей жопе вчера подцепили? Ну, ты даешь! Ты же, вроде, по заграницам катался, на Калининградской железке?

— Да с начальством я поссорился, Валерий, — веско ответил Петрович. — Проявил принципиальность. Теперь катаюсь в вашей жопе.

— Прости, не знал, — растерялся мужик. — Кстати, утром в буфет заходи! Я для тебя ящик портера оставил! Представляешь, мне сегодня какой-то удавчик приснился, сказал, чтобы я на прицепной вагон ящик пива взял! Гы-гы! Ты сны угадывать можешь? Как думаешь, чему удавчики снятся?

— К удавке, блин, — сказал удрученно Петрович. — Ладно, зайду... Они так спят, они даже сны видят... А тут только расслабишься...

— Ты точно знаешь, что один из них — баба? — разочарованно спросил капитан, о котором Петрович, в раздумьях о жизни тяжкой, совсем забыл.

— Какая баба? Никакой бабы! — отрицательно мотнул он головой, явно ухвативший только последнее слово Веселовского. — Ах, ты об этих... Да, точно баба. Точнее не бывает. Сам в майке видел, — подтвердил Петрович и, покачиваясь, пошел за углем.

Едва раздраженному Веселовскому удалось заставить себя заснуть, ему тут же начала сниться большущая змеюка. Она будто специально дожидалась, пока он устроится на чужой смятой постели, стряхнув крошки от сухарей, пивные пробки и пачку исчирканных кроссвордов. Очевидно, решив, что Веселовский совершенно не контролирует ситуацию, змеюка спокойно перебирала в его голове все секретные сведения, доклады, аналитические сводки и даже обычные доносы сознательных граждан на соседей и работников жилищно-коммунального хозяйства. Особенно внимательно она просмотрела отпечаток разговора с майором Капустиным о целях и задачах ближайшего Армагеддона.

— Вот думаю, служивый, кому из вас услужить, — захихикала змеюка, поняв, что ее застукали с поличным.

— Ты кто? — спросил ее Веселовский.

— Конь в пальто! Я — Священный змей, а не "змеюка"! Идиот! — прошипел змей.

— А как вас разберешь-то? — извинительным тоном ответил ему Веселовский, понимая, что это все, конечно, происходит с ним во сне, поэтому он в любой момент может послать наглого змия куда подальше. — Сейчас никого не разберешь: кто — змей, а кто — червяк подзаборный.

— Как в Польше! У нас тот пан, у кого х... больше! — раскатисто заржал змей, дыша на Веселовского перегаром. — А вообще ты свою маму туда посылай! Гляжу, вот, служивый, думаю. Чью же сторону мне-то принять? А ты сам, вижу, пока не определился... Не боишься в драку-то лезть, если так и не понял, за кого ты-то сам? Я, лично, опасаюсь.

Веселовский судорожно стал припоминать, что ему известно о змеях из мифологии. На ум ничего не приходило кроме какого-то летучего змея то ли ацтеков, то ли майя, который кого-то съел. И, конечно, о том змие вспомнил, ну, про яблоко в Раю.

— Н-да.. Не густо... Я уже изучил. Меня вообще-то Кириллом зовут, — представился змей. — Ну и за кого же ты, служивый?

— Я за все человечество! — веско продекларировал Веселовский.

— Не свисти, — сказал змей матом. — Я тут просматривал твои мечты о раскрытии заговора, новом звании, "Форде-Фокусе" и секретарше полковника Федосеева, извини. Привратников и саров решил с поличным поймать?

— Ты полагаешь, это — не реальная задача? — начал с ходу прокачивать Веселовский змея. — Почему?

— По кочану. Я же не спрашиваю у тебя, почему ты убрал киллера, который шлепнул генерального директора ОАО "Минерал", — ворчливо ответил змей.

— А какое это имеет отношение к данному делу? — обескуражено поинтересовался Веселовский.

— Господи! Видишь ли Ты, как низко они пали? Вот, служивый, лезешь неизвестно в чью задницу, даже не представляя, что там к чему имеет отношение, — усмехнулся змей. — Этот генеральный директор, как ты помнишь, требовал лишь одного — запретить продавать необработанные алмазы за границу, поскольку при минимальной обработке их стоимость возрастает в двадцать раз. А те, кого вы прикрывали, не хотели упустить свои верные пять процентов. И ты помог убить человека, который думал о процветании твоей же, мудак, Родины. А после этого ты искренне полагаешь, что подобные действия никакого отношения к Армагеддону не имеют. Поразительная беспечность!

— Ну... — нерешительно протянул Веселовский.

— Баранки гну! — подытожил змей. — Ты, Мальбрук, хоть представляешь себе, в какой поход на этот раз собрался? Это ведь тебе не сказочка про то, как Сатана, от нечего делать, собачку изнасиловал, а та — мальчонку с тремя шестерками на кумполе родила. Придумают же пиндосы такую херню с перепоя! Здесь ведь Веру непоколебимую надо иметь! Чему вас учил Железный Феликс? "Чистые руки, холодная голова и горячее сердце"! Умел же сказать, сволочь! Ладно, не трясись заранее. Дуракам везет, так что, может, все еще и обойдется. За каким-то ведь хреном тебе позволили сюда сесть, значит, ты зачем-то здесь нужен. Лови своих падших ангелов, мешайся под ногами! Ну, прощай покуда, и... спасибо тебе!

— За что? — не понял юмора Веселовский.

— За то, что помогаешь мне сделать выбор, — важно произнес змей. — Я, пожалуй, сделаю свой выбор. На днях.

— Какой? — спросил Веселовский, затаив дыхание.

— Не твое дело, предатель и проститутка, — непримиримо отрезал змей, уползая во тьму.

Веселовский почувствовал, что теперь в его голове царит пустота. Ему казалось, что змей утащил с собою что-то очень важное, но что именно — он никак не мог вспомнить.

* * *

За прицепным вагоном в народе закрепилась дурная слава. Она бежала окольными рельсами впереди составов, к которым его цепляли, далеко опережая продвижение вагона — жуткими слухами. Не сухарики с пивом, не растворимую лапшу и чипсы надо было первым делом тащить к нему на продажу, а мышей, крыс и хомячков.

Пассажиры, кому удавалось вернуться из того вагона живыми, рассказывали, как ночи напролет, почти не пивши, они разговаривали с самим Змием Зеленым по имени Кирилл, как утром из туалета выходил лысый мужчина с кожистыми крыльями за спиной, едва прикрытыми халатом, и дотошно спрашивал каждого из очереди, тыча в грудь когтистым пальцем: "Который час? А у вас - который? А у вас?"

И о первом купе тоже разное говорили. То душат там, то кричат благим матом, то женщина оттуда выходит полуголая и всем подряд яйца отвинчивает, то мужик прыгает по полкам с кистенем. Но, в основном, о том, что сектанты в том купе едут, Всевидящее Око ищут, а как его звать — сами не знают. Давно бы им подсказали, да только странные они какие-то. Ну, их. На кой такие - Всевидящему Оку?..

По ночам по освещенному коридору спящего вагона ходил какой-то противный чукча с бубном, пел такие же противные песни. А всем, кто протискивался мимо него в туалет, ласково говорил, ударяя в бубен: "Бум! Ба-а-альшой бум! Во-о-о какой бум будит!"

...Командированный из Костромы Роман Евсеевич Цахес утверждал, что спасся из прицепного вагона исключительно благодаря редкому чутью, выработанному в ранние годы сопливой юности в минском гетто. Хотя все, кому он это рассказывал, прекрасно знали, что, скорее всего, чутье он выработал значительно позднее, за десять лет строго режима, которые получил на законных основаниях вследствие присвоения государственной собственности в особо крупных размерах.

Роман Евсеевич рассказывал, что, возвращаясь из вагона-ресторана по прыгающим, скользким сходням сцепок вагонов, он почему-то решил задержаться в тамбуре. Почему-то он решил не ходить сразу в свое четвертое купе. А дверь в вагон была открыта настежь. И в ее проеме Роман Евсеевич увидел эсэсовский патруль, проверявший аусвайсы как раз в их купе. Начальник патруля в черной форме, в фуражке с черепом на ломанном русском спрашивал его попутчиков, где они прячут "юде", то есть его, Романа Евсеевича. А в это время два солдата в серой форме перерывали оставленные им в купе вещи. С собой они почти ничего не взяли. Так, по мелочи. Коньяк армянский в подарочной упаковке, начатый флакон французской туалетной воды и шведскую рубашку в целлофане. Спрятаться Роману Евсеевичу было совершенно некуда. Он уже думал, как побежит от них обратно по вагонам, очень жалел о дубленке, оставленной в купе, и том, что до лета еще далеко, а до ближайшей станции — еще дальше. Но патруль, выйдя из купе, пошел в обратную от Романа Евсеевича сторону, где у прицепного вагона были прочно задраены все двери. Там они спокойно просочились сквозь запертую дверь тамбура у единственного туалета, открытого для посещений проводником Петровичем, и исчезли.

Когда Роман Евсеевич Цахес на нетвердых в коленях ногах вошел в купе, все его попутчики лежали, укрывшись одеялами с головой, и делали вид, что крепко спят. Хотя еще буквально час назад они вместе пили его, Романа Евсеевича, коньяк и дружно, с анекдотами и смехом играли в подкидного. Светила луна, а на полу горкой лежали его разбросанные вещи. Роман Евсеевич присел возле них на корточки и только тогда понял, что ему надо срочно поменять брюки...

Разные составы с разными маршрутами тянули поезд по гудящим рельсам к далекой, неведомой спящим в нем людям, цели. Будто стараясь притормозить неминуемую развязку, вьюги переметали снежными заносами пути. Но с узкоколеек безымянных полустанков выезжали дрезины с усталыми людьми в оранжевых жилетах, и рельсы снова затягивали свою песню. Вагон цепляли к новым составам, и он двигался в лунном свете все дальше и дальше, наполненный теплым дыханием спящих людей, чужими снами и надеждами...

25. Про кобылу Розочку