Армагеддон №3

Глава 23. Мы простимся на мосту...

— Проснись, Гриша, проснись! — тряс Петрович бесчувственного Григория. — Да проснись же ты, ё-мое! Краля твоя в другое купе переезжает! Я же говорил, что давно надо было вам вдвоем от этого очкарика сваливать! Как сейчас к Алле в седьмое купе заедет, так хрен ты оттуда ее выковырнешь... Я к этой... к ним с уговорами не пойду, учти. Умываю руки, как Понтий, мать его, Пилат. Да просыпайся же ты, бог мой!

— К Алле? — с нескрываемым страхом переспросил Григорий, сразу приходя в себя.

— К ней самой! Надо было мне раньше догадаться, что она ее себе возьмет, — ныл Петрович, помогая Ямщикову застегнуть фланелевую мятую ковбойку. — Не хотел ее в вагон пускать, Аллах соврать не даст! А она мне говорит с такой усмешкой: "Ты что, хочешь, чтобы я такое пропустила, мальчик? Проход не загораживай! Вещи прими и не смей мне возражать!" Так, веришь ли, схватил ее чемоданы, сам донес, сам постельку застелил...

— А Седой-то куда смотрел? — больше у самого себя, нежели у Петровича, поинтересовался Ямщиков, застегивая брюки.

— Да чо он может-то, раз теперь сама Алла за это взялась? Сидит, щурится филином в своих очках... Я тебе скажу, что никто ничего против этой Аллы не сделает. Как она скажет, так и будет. Вся железная дорога ничего с ней сделать не может, а что там может этот твой крендель в очках? Я пришел работать, старики уже об этой Алле шепотом рассказывали. Сам впервые увидал, но сразу понял: она! Алла! Она до нас, Григорий, была и после нас останется...

...Пока первое купе с большими трудностями и лишениями пыталось сплотиться в единый тригон, весь состав, включая прицепной вагон, моментально, буквально за четверть часа сплотился под железной рукой дамы средних лет, представлявшейся просто Аллой.

В сущности Петрович с расстройства и сильного похмелья проговорился о давнем, тайном позоре всех российских железнодорожников... Когда Алла появилась на железных дорогах, доподлинно не знал никто. Говорят, еще в старину на пароходах, курсировавших по основным водным артериям России, являлась эта прилично одетая дама с усиками над верхней губой и пронзительным взглядом красивых зеленых глаз. И будто бы ее тоже звали мадам Алла Поршутинская. Анатолий Торсуков, втянувший Петровича в торговлю всякой живностью, до сухогруза "Композитор Чайковский" ходил по Волге до Астрахани. Однажды, будучи, правда, не совсем трезвым, он рассказал Петровичу тамошние легенды, будто бы Алла предпочитала раньше комфортабельные каюты первого класса дорогих пароходов, шлюзовавшихся в Тихвинском, Августовском и Березинском каналах. Позавтракает, бывало, в ресторане на верхней палубе, полюбуется видами водной глади под музыку духового оркестра, разобьет сердца всем военным... и исчезнет! Даже сложилось такая примета, что если Алла откушает осетра, то непременно обшивку судна надо бы поменять. А если она закажет телятину в трюфелях под белым соусом, это означало, что все незамужние дамы, путешествовавшие первым классом, в скором времени счастливо устроят свою судьбу. Поэтому к Алле сразу все половые с телятиной так и бросались! Кто ж не хочет на чай пару сотен от мамзелек загрести...

Но уже с 1837 года на всех иллюстрациях "Санкт-Петербургских Ведомостей" и "Московских Ведомостей", а так же в духовных изданиях, бесчисленных листках земств, городских управ, в губернских газетах и изданиях градоначальств — повсюду замелькало недовольное личико усатой дамы в шляпке с черным страусовым пером. Отчего-то рисовальщики всегда выхватывали именно это запоминавшееся лицо из толпы восторженных подданных неподалеку от августейших особ, путешествовавших по Царскосельской железной дороге.

Сосед по дому Петр Волошкин, работавший когда-то начальником состава, тоже поведал Петровичу, будто лично видел журнал со старинными фотографиями из истории российских железных дорог. Так эта Алла была на всех фотографиях открытия крупнейших в Европе железок: Петербург—Москва и Петербург—Псков—Варшава—Вена. А когда в 1892 г. после реконструкции заново открывали железнодорожные узлы, соединявшие Москву с Петербургским морским портом и сетью железных дорог Западной Европы, Алла повсюду уже позировала в обнимку с самим Витте. Причем на голове Витте красовалась ее кокетливая шляпка со страусовым пером и крупным топазом, а на Алле — лихо заломленная форменная фуражка Сергея Юльевича.

Впрочем, окончательно Алла перешла на железную дорогу гораздо раньше — с момента строительства железной дороги Москва—Нижний Новгород, соединившей Москву с Волгой, бывшей когда-то столь любимой транспортной артерией этой странной дамы. Линии Москва—Рязань—Воронеж—Зверово, Козлов—Тамбов—Саратов, Москва—Тула—Орел—Курск—Харьков, продолженные затем до Севастополя, Ростова-на-Дону и Владикавказа, хорошо запомнили ее придирчивый гастрономический вкус. Говорят, что знаменитая солянка, прославившая рестораны железных дорог южного направления, до сих пор готовится строго по ее рецептуре. По крайней мере, сам Петрович слышал, как шеф-повар привокзального ресторана в Харькове строго выговаривал подчиненному, решившему тайком сожрать банку маслин:

— Алла, мать твою, сказала, что в каждой порции солянки должно плавать две-три маслины, так, мать твою, пускай плывут! А не то, знаешь, что у тебя поплывет? Ты меня под монастырь решил подвести, сучонок? Сало жри, подлец! Мадам Алла сало не уважают.

В 1906 году по Закаспийской дороге, проложенной до Ташкента и Андижана, проехала дрезина на участке, соединяющем ее с Оренбургом. Естественно, фотографическая картина в вышедшем "Вестнике Европы" запечатлела Аллу в неизменной шляпке и развевающейся кокетливой мантилье под руку с красивым военным в полковничьих эполетах.

Веяния времени отразились и на Алле, ее маршрутах и гардеробе. Ветер перемен сорвал казавшуюся вечной шляпку... Вначале Алла без сожаления поменяла ее на косынку сестры милосердия. Хотя и здесь Алла постоянно оказывалась в эпицентре интереснейших событий. К примеру, многие железнодорожники симбирской ветки утверждают, будто санитарный поезд, где служил во время империалистической совсем юный Паустовский, вовсе не случайно застрял в районе Базарного Сызгана. Очевидно, большой ценительнице изящной словесности вовсе не хотелось, чтобы будущий автор "Беспокойной юности" погиб на Бессарабском направлении...

А одна из веселых соседок Петровича, работавшая проводницей на молдавских рейсах, рассказывала, будто бы именно ее дедушке Алла, возглавлявшая в 1920 году толпу мешочников, предъявила вместо мандата на проезд в прифронтовую зону — такой удар промеж глаз, что потом и ее папа, родившийся уже перед самой войной слегка косил левым глазом.

Проследить ее передвижения во время Великой Отечественной войны никак не представляется возможным. Многие уверяли, будто Алла сражалась в нескольких местах одновременно. К примеру, тот же Петр Волошкин утверждал, что видел фото с бригадами, перевозившими 89-ю гвардейскую Харьковско-Белгородскую стрелковую дивизию 5-й ударной армии, где Алла, согласно надписи, работала помощником машиниста. Но в это же время она, судя по другим фоткам, вместе с бойцами СМЕРШа, осуществляла патрулирование железнодорожных составов 63-й гвардейской Проскуровско-Львовской Челябинской танковой бригады 4-й танковой армии Первого Украинского фронта... Одновременно ее усатая физиономия мелькает среди фотографий санитарок и медицинских сестер санитарного поезда артиллерийской Сталинградской Глуховской дивизии 8-й гвардейской армии Первого Белорусского фронта. А вот родной дед Петра, служивший в 11-й Корсуньско-Берлинской отдельной гвардейской танковой бригаде той же 8-й гвардейской армии Первого Белорусского фронта говорил, будто все бойцы только и ждали погрузки в эшелон, поскольку по ночам по платформам с танками ходила цыганка Алла и по картам сообщала новости из дому. Прямо на партбилете клялся! Кстати, дед именно от Аллы узнал, что у него сын в Тамбове родился...

Времена пролетали, как скорые поезда, проносились мимо столичными экспрессами. Менялись вагоны, титаны, дерматин заменил дерево и бархат в обивке, а потом и вовсе уступил место пластику... Не менялось только одно — Алла. За двадцать лет работы на железке Петрович не раз встречал людей, утверждавших за выпивкой, что будто бы они сталкивались с Аллой лично. Даже привык к этим рассказам, как к железнодорожным анекдотам про пьяных пассажиров.

Но никогда бы и в голову ему не пришло, что самому доведется встретиться с этим явлением лично. Никому бы не поверил, скажи ему, что однажды с утреца пораньше в какой-то дыре типа Гольцовки или Лунино к прицепному вагону подойдет прилично одетая дама в сопровождении тележки носильщика. Оставив пьяного Ямщикова дрыхнуть у себя в купе, Петрович, выставив горящую физиономию освежительному утреннему ветерку, ждал, чтобы отсемафорить готовность по составу. Не то, чтобы в падлу ему было возиться с пассажирками в такой момент, просто какое-то внутреннее чувство, выработавшееся за годы тряски и утрамбовывания по железной дороге, подсказало ему, что с именно этой пассажиркой мороки точно не оберешься. Он строго свел брови к переносице, придал чертам твердость и безразличным тоном отрезал:

— Мест нет!

Подобная жесткая мимика любую пассажирку немедленно отогнала бы от вагона вплоть до головы состава, чтобы у другого вагона подпрыгивать с криками "по-по". Но дама лишь медленно повернулась к нему от носильщика, и Петрович, обомлев, понял по знаменитым усикам и прославленной на все МПС родинке на правой щеке, что его вагоном заинтересовалась сама Алла...

Она поощрительно улыбнулась раскатисто заржавшему над наивностью проводника носильщику и сказала глубоким контральто с едва заметным акцентом:

— Ты что, хочешь, чтобы я такое пропустила, мальчик? Проход не загораживай! Вещи прими и не смей мне возражать!

Петрович понял, что никогда больше не посмеет возражать этой женщине, смерившей его пронзительным взглядом зеленых глаз...

Проходя впереди тащившего вещи Петровича, Алла не преминула заглянуть в первое купе. Марина сидела сонная, зареванная. Почти с раскаянием она смотрела на скрючившегося на нижней полке Седого.

— С вещами на выход! — безапелляционно скомандовала ей Алла. — Ко мне переедешь на время. Здесь седьмое купе свободно, если я не ошибаюсь... Там и поселимся!

Устроив знаменитую в железнодорожных кругах пассажирку по высшему разряду, отследив, как ямщиковская швабра послушно перетаскивает свои вещички в седьмое купе, Петрович почти без сил ввалился к себе, дабы успокоиться и развеяться от внезапной встречи с легендой. Кирилл, свесившись с верхней полки, поинтересовался у него прямо в голове, кто это к ним притащился. Отчего-то Кирюша не стал обсуждать материализацию железнодорожного мифа со своими обычными циничными шуточками, местами переходящими в откровенную похабщину. Он без комментариев свернулся в клубок за одеялами, и Петрович услышал лишь его телепатическое, восторженное шипение: "С-сама Алла! Ни хрена с-себе!"

— Располагайся! — пригласила робко постучавшую Марину красивая женщина, испытующе следя за каждым ее движением. — Не смущайся, милая, согласись, что мне хочется узнать тебя как можно лучше. А времени, как всегда, в обрез. К вам сюда было очень сложно прорваться, пока эти двое были в вагоне.

— Скажите, вы их тоже чувствуете? — с надеждой переспросила Марина. — А мне эти дураки не верят... Они говорят, что я потому их чувствую, что стала бабой.

— Видишь ли, каждый прав по-своему, — рассудительно ответила Алла, доставая термос и контейнеры с пирожками. — И даже сломанные часы два раза в день говорят чистую правду... Вполне возможно, что твои попутчики абсолютно правы. Ты заметила, что все остальные путешествующие дамы тоже чувствуют нечто тревожное. Заметь, никто из них не занял соседних купе. Кроме заселившихся в четвертое купе девиц по вызову, конечно. Но они — не в счет.

— Они ведь не вернутся, как вы думаете? — с нескрываемым страхом спросила Марина.

— Думаю, что вернутся. Купе закрыто очень сильными заклятиями. Даже я, попытавшись проникнуть туда, уже у третьего купе забыла зачем, собственно, шла. Прямиком в ресторан отправилась. Мне показалось, будто я решила проверить качество солянки. Кстати, неплохо здешний мальчик солянку готовит. Я ему, правда, дала несколько ценных советов и рекомендаций, потом мы сфотографировались, конечно... Надо поддерживать традиции!

— А я не заметила, что вы куда-то отлучались, — наивно сказала Марина.

— Если честно, то я и сейчас сижу в ресторане и пробую люля-кебаб и долму. Представь себе, мне это нравится! — прислушалась к себе Алла. — Нет, ты заметила, что только я хотела поговорить о неразлучниках, как тут же переключилась на солянку. Ты чувствуешь? Это, кстати, хорошая, чисто женская защита от древних заклятий. Полагаю, что и другие дамы бросились вместе с тобой в тот магазин на колесах именно по причине снятия стресса от враждебного энергетического воздействия, явно присутствующего в самой атмосфере вашего вагона. Самое лучшее в такой ситуации переключиться на более приятные, исключительно важные вещи, недоступные мужской логике. Большинство заклинаний несет в себе прямолинейную мужскую логику, значит удобнее всего защищаться от нее недоступными для нее мотивациями логики женской... Любая дорога несет в себе коварство женской логики... Но это, безусловно, не оправдывает тебя, моя дорогая.

— Вы нам поможете? — с набитым ртом поинтересовалась Марина.

— Хотя бы тем, что хорошенько отругаю тебя, дорогая! — пошутила усатая дама, погрозив толстым пальчиком с дутым золотым колечком. — Честно говоря, до тех пор, пока ваших противников не отвлекло что-то очень важное вне дороги, пока они не покинули на время пятое купе, я ведь даже войти не могла сюда! К сожалению, мне не дано вмешиваться в такие вещи. Единственное, чего они никак не могут мне помешать, так это воспользоваться моим влиянием на железной дороге... С одной стороны, их план просто гениальный! И без сильных связей на железной дороге такую ловушку вам не устроить. Согласись, что вы здесь как птички в клетке.

— Да, я чувствую то же самое, я им постоянно говорю, у меня нервы на пределе! — сказала Марина, принимая от Аллы бутерброд с копченой осетриной. — Какая вкуснятина! Я чувствую, что с ума сойду от этого ожидания... Такое одиночество! Такое отчаяние охватывает! Ой, это прослойка из желе? Боже, до чего вкусно!

— Еще бы, деточка! Путешествовать надо с комфортом. Удивительно, но простыни у вас в вагоне сухие! Этот мальчик свое дело знает. И в туалете довольно чисто, — заметила Алла.

— Вы... и там уже были? — удивилась Марина.

— Если я в поезде, я повсюду сразу. Привычка такая. Тебя это не должно беспокоить... Но в пятое купе мне хода нет! — с досадой заметила Алла. — Крайне неразумно со стороны неразлучных было покидать вагон. Думаю, что они вовсе на это не рассчитывали. При всей моей фантазии и богатом воображении я даже не могу предположить, будто они сделали это специально, чтобы я могла проинспектировать чистоту туалета и качество солянки. Мне кажется, их отвлекло нечто экстренное, из ряда вон выходящее. Напрашивается предположение, что кто-то вне вашей дороги тоже пытается с ними драться... Так что не надо нагнетать обстановку, вы вовсе не так одиноки. Но как ты при этом использовала передышку? Что ты сделала за это драгоценное время, пока некто отвлекает неразлучных на себя? Прошвырнулась до магазина, обчистив товарища по оружию? Да с тобой бы за такое у нас в СМЕРШе, знаешь, что сделали? А ты в силах сообразить, что этот некто сознательно рискует своей жизнью... Что, скорее всего, его уже не будет в живых, когда неразлучники вновь окажутся в пятом купе?

Марина сконфуженно положила на стол бутерброд и пирожок, который, на всякий случай, взяла в правую руку. Со смешанным чувством стыда и раскаяния она опустила глаза в пол и вдруг увидела, что Алла сидит вовсе не в узкой синей бостоновой юбке и изящных полусапожках, как ей показалось вначале, а в кирзовых сапогах и галифе защитного цвета. С изумлением она подняла глаза на попутчицу, которая была в полевой форме лейтенанта с богатой орденской колодкой на груди. В пышной прическе усатой дамы кокетливо примостилась пилотка... Вместо колец браслеток на левой руке из-под гимнастерки торчали большие трофейные часы.

— Вспомнила эти страшные дни, — извинилась за свой вид Алла. — Они прорывались с тыла именно на Первом Украинском и на Первом Белорусском... Выходили каждую ночь! Столько смертей! А потом они вдруг исчезли! Я постоянно думала над этим... Но... Не зря их называют неразлучниками. Они всегда приходят вместе и исчезают одновременно. Раз исчез один, нет и второго. Но и появятся они оба сразу. Помнишь, как один напал на тебя возле туалета? Добивать тебя в купе пошел уже второй. Тебе просто повезло! И ты еще расстраиваешься, что реинкарнировалась в женщину? Тот, у туалета, никогда бы не проявил себя до поры до времени и не напал бы в одиночку! Поверь мне. Твой малахольный, прости за откровенность, вид, эта дикая майка, которой тебя снабдили товарищи, внушили ему опасное убеждение, будто ты — легкая добыча.

— Нет, я все-таки этого не понимаю! — плаксиво сказала Марина, с любопытством заглядывая в два новых судочка, появившихся на столике. — А потом-то я что буду делать? Какой от меня будет толк в драке? Я же ничего, ничего теперь не могу!

— Можно подумать, что от тебя раньше было много толка в драке, — ответила Алла, открывая судочки, из которых пошел аппетитный пар. — Это в качестве любезности от всего коллектива ресторана. По-моему, мясо замариновали без нарушения технологии... Попробуй этот кусочек! Этот Теймураз-оглы меня просто растрогал! Так, о чем мы говорили? Ах, да! Почему это ты стала женщиной... Обрати внимание, что в вагоне едут в основном женщины. Когда-то я сразу привлекала внимание всех военных, путешествуя одна, а сейчас только дамы и ездят. Такова жизнь. Дамы сегодня куда лучше удерживаются на плаву, сражаясь не за себя, а за детей. Пожалуй, только они не боятся дороги... Мало кто понимает, какая заключена сила в их кажущейся слабости. Тот чукотский шаман, который сразу смог прорваться к вам, как только тебе удалось отключить одного неразлучника, он это хорошо понимает! Я неоднократно встречалась с ним на Северной ветке. Он одно время часто ездил в Санкт-Петербург, тогда еще Ленинград, у него там внук учился. Умнейший собеседник! Очаровательный человек!.. Честно говоря, я вначале подумала, что женщиной тебя сделали, дабы не привлекать излишнего внимания. Трое мужчин — это очень подозрительно. Сразу бросается в глаза. Впрочем, двое — тем более. Запомни, дорогая, никто не смог выстоять против двух неразлучников сразу... И к тебе они теперь пойдут только вдвоем.

Ямщиков и Седой понуро молчали на нижних полках, а Петрович, по своей привычке, висел на косяке двери.

— Может, Петрович прикроет нас впереди с чаем, а за ним ворвемся мы? — предложил Ямщиков. Седой только схватился за голову, растирая виски.

— Ни черта не получится, — заметил Петрович. — Во-первых, Алла сейчас вообще в ресторане. В седьмом купе никого нет, сам открывал... нечаянно. Где эта ваша мымра, понятия не имею. С Аллой можно всего ожидать. Вот и остается, что сидеть смирно и ждать. Алла не любит, когда у нее под ногами путаются.

В этот момент, для моциона после плотного завтрака, Алла и Марина гуляли по крыше прицепного вагона. По-весеннему светило солнце, Алла со смехом взбивала носком замшевого сапожка пушистый снежок, хватала его пригоршнями и сыпала на себя сверху, прямо на искрившееся на солнце песцовое манто. Состав совершал пологий поворот, огибая небольшой лесок с небольшим замерзшим озером на опушке. На горизонте виднелись заросшие лесом невысокие горы.

— Какая все-таки красота у нас, дорогая! — повернула Алла свое счастливое усатое личико. — Есть за что драться, верно? Не грусти! Ты еще узнаешь, как тебе повезло! Поверь мне, бриллиантовая!

Марина даже не удивилась, что последнее ей говорила уже цыганка в цветастом полушалке, нескольких юбках, развивавшихся на прогретом солнцем ветру, и черной плюшевой жакетке. Ей вдруг так поверилось, что счастье близко — руку протяни! Что за ближайшим поворотом ее ждет такое... такое... Впервые она с удивлением поняла, что источник счастья прямо у нее внутри! И это — тот же самый постоянно дрожавший источник слез, неуверенности, мнительности... Всего, что делало сейчас ее женщиной! Чего она так стыдилась в себе... Марина с изумлением и восторгом смотрела на бездонное синее небо и понимала, что она сама, совсем одна может сделать всех несказанно счастливыми!

— Одной очень скучно, — легкомысленно заметила Алла, опять переодевшаяся в шубку. — Все будут счастливыми, а ты — одна. Это неконструктивный путь, хотя порыв в целом правильный. Сейчас подует северо-западный ветер. Неизвестно, какую мозглятину надует. Пошли в купе, дорогая.

— Знаешь, почему я так люблю дорогу? — неожиданно спросила Алла, задумчиво глядя в окно, за которым действительно начиналась вьюга. — Дорога — это всегда тайна. Что движет людьми? Куда ведет их путь? Как только я устану это узнавать, я исчезну.

Алла грустно улыбнулась и потрепала золотистые кудряшки нахохлившейся рядом Марины.

— Ну, что притихла? Ты, как и я, тайна этой дороги. Тебя, как и меня, никто не ждет. Но поверь, каждый, кто отправляется в путь, грезит с надеждой и верой о ниспослании ему божественного чуда любви... Так было и так будет. По крайней мере, очень на это надеюсь. Странно видеть это чудо в руках такого заморыша, как ты, но я-то его вижу, дорогая. Так чего же ты ждешь?

Марина подняла на Аллу внезапно покрасневшие глаза и с мукой протянула:

— Да-а! Но вы же знаете, что может произойти до захода солнца следующего дня-а!

Алла в ответ лишь звонко засмеялась:

— Ах, вот, что тебя волнует? Значит, он все-таки тебе нравится? Нравится, иначе бы ты не боялась, что, как только ты зажжешь свет, он предпочтет тебе другую.

Она озабоченно посмотрела на столик, сурово сдвинула брови... На столе тут же появилась ресторанная сервировка с дымящейся солянкой, поджаренным хлебом, лоточком с приправами. Аккуратно пересчитав плававшие в густом темно-оранжевом бульоне фиолетовые маслины, Алла сосредоточенно освободила столовые приборы из бумажных салфеток. Сняла колечко со свернутой матерчатой салфетки с вышивкой "МПС России", расстелила ее на бордовом бархатном платье и почти благоговейно поднесла ложку ко рту.

— Это действительно очень важно оказаться в нужный момент в нужном месте, — говорила она, заботливо подливая сметану из судочка в тарелку Марине, с аппетитом уплетавшей солянку. — Сколько раз я видела, как дорога спичками ломала судьбы тех отчаянных женщин, которые все-таки не боялись зажечь свой свет перед любимым. Этим мужчинам, опаленным светом их любви, случайная попутчица в романтическом флере дороги начинала казаться той самой единственной, предназначенной судьбой... Мужчины легко забывают, куда ведет большинство дорог. А случайностям придают слишком большое значение. Они — суеверны и непостоянны. Впрочем, я нисколько не завидую той, которая окажется в нужное время в нужном месте, полагая, что именно ей предназначен ответный порыв на забытый в дороге свет чужой любви. Да... Это все очень напоминает перемигивание огоньков семафоров в ночи...

— Я просто не знаю, что делать, — откровенно призналась Марина с набитым ртом. — Я думала, что куплю эти вещи, сделаю им сюрприз... И тогда уже... А тут такое.

— И все же не надо отчаиваться! Сюрприза не получилось, мы это уже обсудили, — расхохоталась Алла. — Видишь ли, дорогая, я не могу вмешиваться, я не могу ничему помешать. Но ты мне откровенно нравишься. Ох, милая, мне приходится говорить о вещах, которые тебе давным-давно должна была объяснить твоя мамочка. Но раз уж так получилось, ничего не поделать.

Марина вдруг набралась смелости. Отодвинув пустую тарелку, она выпалила высоким срывающимся голосом:

— А вы?.. Вы не моя мамочка?

Тут же поняв, что сказала глупость, она покраснела до слез. Глаза усатой дамы повлажнели. Она лишь отрицательно качнула головой.

— Деточка моя, — ласково сказала Алла, доставая из ридикюля старинный металлический гребень. — Тряпочки и блеск перышек — это немаловажно, но самое важное, это свет любви, который скрыт в тебе самой, — говоря это, она начала расчесывать волосы Флика на старинный манер, взбивая кудряшки роскошными волнами. — Да, ты очень многим рискуешь. Дорога обманчива, и даже я не знаю, что ждет тебя за ближайшим поворотом. Но риск — удел благородных натур. Не рискнув, ты так и будешь топтаться на одном месте, забыв, что именно ты — самая главная тайна этой дороги... "Ибо у тебя источник жизни, во свете твоем мы видим свет"! Это Псалтырь, милая. А на что ты тратишь свой свет? Пока, извини, на шалости. Думаешь, я не поняла, что стряслось с проводником этого вагона? Не оправдывайся! Это была неосторожная выходка. Хотя, не скрою, довольно забавная.

Алла снова рассмеялась и достала длинный карандаш в золотом цилиндре и тюбик помады с беличьей кисточкой.

— Закрой глаза! Сейчас я сделаю из тебя Веру Холодную! — приказала она послушно зажмурившемуся Флику. — Когда-то один пассажир ехавший, по-моему, сообщением Санкт—Петербург—Варшава—Копенгаген, рассказал мне красивую легенду о морской русалке, полюбившей спасенного ею принца. Она решила не разлучаться с ним, а для этого ей понадобилось стать человеком. Ммм... Теперь глаза приоткрой и смотри прямо вверх!

— И что? — заинтересованно спросила Марина.

Отстранившись на минуту от Флика и явно любуясь своей работой, Алла продолжила:

— Морская ведьма потребовала отдать ей голос, которым русалка вернула принца к жизни. Печальная история, полная обычного коварства и мужского непостоянства. Теперь, пожалуйста, помолчи, я буду делать губы... Русалка тогда спела своим удивительным голосом какую-то любовную песню. Тебе это ничего не напоминает? Да-да! Она вернула принца к жизни светом своей любви! Только молчи! Она пришла к нему немая, стала другом, не любовью, поскольку первой после спасения он увидел вовсе не ее, а другую... Я так непосредственно переживаю каждый раз, как вспоминаю эту историю... Хотя столько лет прошло, пора бы и привыкнуть...

Алла взяла со столика надушенный кружевной платочек и промокнула им красивые зеленые глаза. Потом, придирчиво посмотрев на Флика, опустила кисточку, которую продолжала держать у самых губ.

— Ничего больше и добавлять не стоит, дитя мое, — удовлетворенно заметила она. — Вот в таком виде и риск не страшен! По крайней мере, нисколько не будет обидно страдать с таким прекрасным лицом. Ну-ну, не расстраивайся заранее... Принц-то ведь тоже всю дорогу просил свою невесту пропеть ему ту песню, которую совершенно не знала его избранница. Ах, да! Я забыла сказать, что морская ведьма предупредила русалку, что если принц все же выберет не ее, то она превратится в морскую пену... Послушай, сколько сходства и совпадений! А если тебе предпочтут другую, то сам мир поменяет лицо и, как всегда, далеко не в лучшую сторону... Как странно... Ты рискуешь за всех нас... И все же рискни, деточка!

— А что стало с той русалкой?

— Она превратилась в морскую пену, но принц все-таки услышал ту самую песню и все понял, — тихо закончила Алла.

— Ага, когда стало уже поздно, — удрученно заметила Марина.

— Бывает и так. Но, дорогая, ты теперь — женщина. Твоя единственная защита в строгом следовании всем законам Природы. Не делай такие страшные глаза! На самом деле ничего сложного в этих законах нет. Как сказал один мудрый человек в наставлении к римлянам: "Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон". Твое предназначение в любви! Учти, что дама всегда должна отвечать своему предназначению. Иначе она — не женщина... Да-да, когда было уже поздно, принц услышал ту самую песню. Отсюда мораль: русалка оказалась настоящей женщиной, ее имя стало легендой, а та, казалось бы, настоящая женщина не сделала ничего! Влезла, простите, не на свою полку, села в чужой вагон! И далеко ли она уедет с принцем, который все понял? Кстати, я тоже очень люблю песни, особенно старинные романсы, нахожу в них глубокий смысл... Все мы, как сказал Брахман, искры единого костра...

Они помолчали. Марине очень хорошо представился большой костер с искрами над ним, разлетающимися в темноте. Алла в задумчивости пробормотала себе под нос, раскладывая карты на накрахмаленной белоснежной скатерти без единой морщинки. Как бы не меняли эти двое маршрут вагона, как бы его не цепляли, только она может отследить дорогу, поскольку куда лучше знает все возможные варианты. Даже прямо сейчас уже догадывается о двух ближайших пересцепках. Поэтому она постарается помочь напутствующим безошибочно выйти к вагону... Но кто может дать гарантии, что их элементарно пустят в вагон?

Неожиданно над их головами заработало радио. Страстный женский голос с тоской пропел:

Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту...

На этой фразе песня так же резко оборвалась. Алла вздохнула и стала быстро собираться.

— Вот и все, дорогая! Значит, до самой Казани мне ни в коем случае здесь оставаться нельзя, — с нескрываемой озабоченностью сказала она Марине. — Выйду прямо на мосту. Эх, люблю Волгу-матушку! Сама не знаю за что, а люблю! Не провожай меня. Вот как раз проводов и слез я не выношу. Кончилась твоя вольница, эти двое скоро сядут обратно. Не теряй времени понапрасну!

Марина зажмурилась, когда Алла чмокнула ее в лоб, прикоснувшись к лицу надушенной горностаевой горжеткой. Когда она открыла глаза, Аллы в купе уже не было. Однако рядом с нею на полке осталась красивая шляпная картонка. Марина приподняла крышку, уже догадываясь, что там лежит. В коробке была аккуратно упакована черная замшевая шляпка с пушистым страусовым пером, приколотым к тулье крупным топазом...

С коробкой и пакетами она отправилась обратно в свое купе, твердо зная, что надо успеть соединиться со спутниками до большой остановки. Как и ее недавняя собеседница, Марина чувствовала, что все очень скоро изменится. Ногой она постучала в дверь, которая тут же отъехала. Яркий свет из коридора упал на измученные лица Ямщикова и Седого. Они с нескрываемым опасением смотрели на нее и молчали.

— Вы простите меня за вчерашнее, — сказала Марина тихо. — Съехала с катушек, не удержалась. Пока плохо вживаюсь в образ. На днях обещаю исправиться...

Седой недоверчиво хмыкнул, а Ямщиков просто сидел и смотрел во все глаза на незнакомую красивую женщину, вывалившую ему на колени коробки и пакеты с пестрым барахлишком. Потом он порывисто вздохнул и принялся тщательно закрывать купе. Седой озадачено крутил головой в черных очках от стройной платинной блондинки с трогательным, почти детским личиком — в сторону сноровисто двигавшегося по купе Ямщикова. В движениях Григория вдруг появилась кошачья обволакивающая мягкость. Раскладывая гвозди с узлами цветных ниток, быстро накидывая на стены контуры пентограмм мелками, промазывая все щели святой водой, Григорий, будто невзначай старался коснуться тихо сидевшей на нижней полке девушки с пушистыми ресницами. Еще накануне на колени Марины сыпались пригоршни гвоздей и ниток, а на голову — куски мела. Еще вчера локоть Ямщикова мог мимо дум тяжких шарахнуть в глаз или по макушке. Это вызывало лишь понятное непродолжительное раздражение. Никак не истому во всем теле, не догадку, что гвоздик свалился, чтобы теплая мужская ладонь ласково прикоснулась к коленке, а мужские локти, оказывается, так и норовят нежно проехаться по груди. Дескать, в тесноте, да не в обиде.

За тяжким молчанием спутников, за их участившимся сбивчивым дыханием Седой почувствовал, что атмосфера в купе начала неприметно накаляться. Он в темпе наложил заклятия и, опасаясь всяких инцидентов от Ямщикова, весь день подробно пояснявшего ему, как именно он будет убивать Флика, чтобы ненароком не убить окончательно, — прогнал недовольного его вмешательством Григория на верхнюю полку.

Нервы у Седого были на пределе. Ночная встреча с говорящей гадости змеюкой или еще чем похуже — явно превысила бы его скромный ресурс. Но со смирением, граничившим с упрямством, он принялся готовиться к дежурству. Вдруг на его ладонь легла маленькая теплая ладошка. Это было настолько неожиданно, что Седой вздрогнул.

— Не надо, Седой, отдохни! Прошу тебя! — окончательно добил его нежный, переливчатый голосок. — Я ведь задолжала тебе дежурство, а ты так работаешь, совершенно не отдыхаешь... Я так виновата перед вами обоими! Поспите, пожалуйста! А я буду сторожить ваш сон до утра...

Седой почувствовал настоятельную необходимость отдыхать и отдыхать, забыв о всякой работе, чтобы только ему гладили руки эти мягкие ладони и голос, от теплых грудных ноток которого подозрительно заворочался на своей полке Ямщиков, уговаривал бы беречь себя и ни в коем случае не перерабатывать... Благодарно кивнув, он забрался на свою верхнюю полку, даже не посмотрев на сдавленно вздохнувшего Григория.

Девушка осталась внизу одна, освещаемая яркими фонарями казанской платформы и рассеянным светом полной луны. Но вот поезд тронулся, вагон закачало детской люлькой на рельсах, и дыхание ее спутников, наконец, стало ровным и спокойным. Убедившись, что оба они уснули, она, встав посреди купе, подняла правую руку высоко надо головой и, что есть силы, щелкнула пальцами. На секунду в купе полыхнул нестерпимый свет, потом сознание стало погружаться в непроглядную темень...

24. Родимые пятна социализма