Армагеддон №3

Глава 10. В ГЛУХОМ КРАЮ ЧУЖБИНЫ ДАЛЬНЕЙ

Под утро небо заволокло свинцовыми тучами, а наступивший тусклый, серый день будто извинялся холодными крошечными слезинками, висевшими в воздухе, что ничего запоминающегося и радостного он с собою не несет. С кленов и дубов медленно падала листва в гниловатых, коричневых подтеках. В парке было сумрачно и тихо, непогода разогнала всех обычных посетителей. По мощеной дорожке, неспешно разговаривая, шли двое мужчин, прикрываясь одинаковыми черными зонтами. Строгие темные костюмы и одинаковые кейсы делали их похожими на банковских служащих средней руки, зашедших обсудить деловые детали финансовой операции в неформальной обстановке.

— Я полагаю, времени осталось в обрез. Никогда еще нашествие лжепророков не было столь мощным и отлаженным, — тихо говорил высокий, суховатый человек, наклоняясь почти к самому лицу своего плотного спутника, сравнительно невысокого роста.

— Кому вы это говорите, пастор Белофф? — риторическим вопросом ответил спутник. — Я ведь жил в Израиле. Там обычное явление, когда кто-то заявляет себя мессией с истерическими рыданиями у Стены Плача. Так и называется — "иерусалимский синдром". Дня не проходит, чтобы по Садам Сахарова с сиреной не проехала карета скорой помощи в психушку "Кфар Шауль".

— Однако за всем просматривается система. Вчера я направил депешу Собору Посвященных. Понимаю, это было жестом отчаяния... Я указал несколько ключевых моментов во всех последних лжеучениях и приложил свои выводы, — продолжал нашептывать другой, с тревогой поглядывая по сторонам.

— Напрасно, все напрасно, — ответил второй. — По вашей просьбе, пастор, я переговорил неделю назад с так называемым иудейским крылом Приврата... Они отказываются определить напутствующего. Дескать, Россия погрязла в ксенофобии, антисемитизме и националистическом шовинизме. Причины этого они усматривают чисто политические, поэтому считают, что Россия нуждается не в стражах и напутствующих, а в политических санкциях вроде поправки Джексона—Вэника. Как основное проявление лика Зла в России они рассматривают национальную рознь, а это, как вы понимаете, вовсе не требует вмешательства Ордена Приврата Господнего. Насколько я знаю, все другие конфессии Ордена, их представители, живущие в странах Запада, тоже это признают. Всех устраивает благоденствие, возникшее возле финансовых потоков, текущих ныне багровыми реками из России.

— Но как же так? Что же делать, реббе? — вконец расстроился пастор. — Вы же знаете, что по традиции один из привратников представляет древних Детей Света, выступивших у горы Мегиддо в борьбе против Детей Тьмы, как это говорится в свитках Мертвого моря... Ну, в качестве олицетворения этнического происхождения, что ли...

— Да-да. Как на театрализованном детском утреннике, — с сарказмом заметил реббе. — Но ни вы, ни я — никто не может с уверенностью утверждать, как, где и в каком качестве появятся привратники. Вы плохо себе представляете наше конфессиональное крыло, которое вместе со всеми правоверными евреями, ждет эры Машиаха. Для них я — олим, то бишь русский эмигрант, которого нельзя хоронить на освященной земле. А недавно скончавшийся глава хасидов "Хабад", которого без проблем похоронили на освященной земле, оставил духовное завещание своей пастве... продолжать добиваться мирового господства, когда, согласно пророчеству, "у каждого еврея будет по 10 гоев-рабов", а особо упорные народы будут "произведены в ранг Амалека и уничтожены вместе с их женами".

— Что же это такое? К кому мне тогда обращаться? — ошеломленно пробормотал пастор.

— Я хочу расставить все точки над "i", — сочувственным тоном продолжил реббе. — Вы утверждаете, Белофф, что на днях в России, возле какой-то горы начнется третий Армагеддон, поскольку там, как вам кажется, осталась подготовленная восьмая часть. И все крутят у виска, никто с вами не выразил желания пообщаться плотнее, верно?

— Да, реббе Береш, вы уже пятый к кому я обращаюсь! — с горячностью вскинулся пастор.

— Могло быть и хуже, — рассудительно ответил реббе. — Лично я ни к кому не рискнул бы обратиться с тем, что давно тревожит меня. Давайте рассуждать логически, пастор. С восьмой части Армагеддон не начинают, ею заканчивают! Это не начало, Белофф, это конец! Мне невыносимо больно, но вынужден констатировать, что Израиль, с которым я связывал столько надежд... давно сдался без боя. И в России намечено не начало, как во втором Армагеддоне, а последняя битва. Вы читали "аналитические доклады" о распаде России? А ведь это не просто страна, а важнейшая сакральная составляющая этого Времени. Похоже, что никого не волнует даже гибель людей здесь... Каждый по-прежнему уверен, что именно он останется жить долго и счастливо, что именно его это не касается. Так было всегда. Но никогда ранее весь мир не был помазан грабежом России. Это, как вы понимаете, тоже сакральный акт! Грешно так говорить, но присасываться с жадностью всем миром можно было к какой угодно другой стране, только не к России, которая, проиграв свой Армагеддон, залила собственной кровью общий второй Армагеддон. Вы догадываетесь, кто все это устроил?

— Мы просмотрели, Береш, да? — дрожащим голосом спросил пастор. — Я каждый день читал эту часть напутствия выставленным дозорам: "У каждого Времени — свой Армагеддон, а у каждого народа — свой. Не дайте им слиться в общий!" Если все заинтересованы, чтобы Россия погибла, в восьмой части действительно будет общая битва... Все поздно? Надежды нет?

— Скажите, Белофф, вы ведь пришли в Орден сами? — неожиданно сменил тему реббе. — Раньше каждый, кто приходит в Приврат, так или иначе сталкивался с чем-то, что его лично убеждало искать малейшую возможность встать перед Нижними Вратами. Кому-то это дано, а кому-то нет. Но большей частью мы все — потомственные члены Ордена. Мы знаем его историю, немного иначе представляем себе религиозные каноны, что позволяет с легкостью находить общий язык между конфессиями. Не только потому, что у нас общая эмпирическая основа религиозных убеждений. Когда-то у нас была и общая цель.

— К чему вы клоните, реббе Береш? — недоумевая, спросил Белофф.

— Послушайте, я встретился не для того, чтобы поговорить о проблемах Ордена, — неопределенно махнул рукой реббе. — Я поясню свою позицию, а потом мы выработаем общее решение. Но для начала, пастор, вы можете ответить честно, что вас толкает встать у распахнутых Нижних Врат?

— Хорошо, я отвечу, — с видимым колебанием решился пастор. — Я все время вижу странный сон. Вижу эту гору... ясно вижу! Будто я лежу там... на склоне в мерзлой земле... Сверху падают люди... мертвые люди... катятся рядом. Ни звука не слышно и такое спокойствие на мертвых лицах... А потом я вижу этот свет... потом появляются звуки... я... простите меня, я всегда так расстраиваюсь... до слез.

Пастор остановился, достал платок и начал вытирать повлажневшие глаза дрожащей рукой. Из-под шляпы он смущенно прошептал: "Простите! Вы, конечно, не обязаны меня понимать! Не могу объяснить..."

В этот момент реббе резко оттолкнул его в сторону и едва успел отскочить сам. Мимо собеседников на дикой скорости промчался неизвестно откуда взявшийся велосипедист. Возле реббе Береша он со всего ходу въехал в лужу, обдав его и пастора веером холодных брызг. Пригнувшись, он тут же свернул в боковую аллею и скрылся из вида.

— Не надо мне ничего объяснять, Белофф! Согласитесь, такое лучше всяких объяснений... И в последнее время нечто вроде этого стало происходить всякий раз, когда я вспоминал или упоминал о привратниках, — отряхивая пиджак и брюки, сказал Береш. — Всякий раз!

— Мне тоже это не слишком понравилось, — признался пришедший в себя пастор с нескрываемой озабоченностью. — Единственного моего помощника на днях сбила машина. Скажите, а вы поможете мне?

— Разумеется, Белофф, — утвердительно кивнул Береш. — Поскольку очень хорошо понимаю то, что вы мне рассказали. Сам часто перед любой неприятностью в жизни видел один и тот же сон. За моей спиной не гора, как вы говорите. В России это называется сопка. Так вот, за моей спиной такая сопка с черной шапкой выгоревшего редколесья. Я иду по твердому снежному насту, мне очень страшно! Но я стараюсь идти прямо. Понимаю, что очень нужен тем, кто идет следом, используя меня в качестве прикрытия. Подхожу... отдаю честь... начинаю доклад. По-видимому я какой-то военный... А те, кому я докладываю, стоят очень высоко. Я стараюсь не смотреть им в глаза... Но вдруг рука одного из них оказывается у меня прямо на уровне подбородка... с острым стальным ногтем... очень острым...

— И что? — затаив дыхание, спросил пастор.

— Больше ничего! Вообще ничего! — резко ответил реббе. — Но, согласитесь, этого вполне довольно, чтобы с тех пор упорно искать связи с Орденом. Я ведь родился в Москве, поэтому отлично понимаю, что в России можно скрыть все что угодно. Мне, как и вам, тоже кажется, что от прежнего Армагеддона осталась восьмая часть. "Семь колес везет это Время. Семь - ступицы его, бессмертие — ось". И восьмая часть поменяет все! Сказано было от Иова: "Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма..." Это конец, Белофф!

— Но от Исаии нам было ниспослано: "Я образую свет и творю тьму!" — упрямо возразил пастор. — А от Иоанна сказано, что тот, "кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним!". В чем вы видите свет этого мира, Береш?

— Вы хотите делового разговора или проповеди от Иакова вроде: "Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у которого нет изменения и ни тени перемены"? — раздраженно спросил реббе. — Послушайте, месяц назад я присутствовал на традиционной церемонии посвящения новых членов Ордена. Мне, как, думаю, и вам, не совсем нравится то, что сегодня в Орден идут биржевые маклеры и профессиональные политики. Но я, в отличие от вас, осторожен, я молчу. Так вот церемония проводилась без блях с изображением символа сущего и тригона веры, надежды и любви. Даже на приорах не было ни одной бляхи! Признаюсь, мне поначалу это понравилось. Я подумал, что таким образом нужным людям оказали уважение за финансовые и политические заслуги перед Орденом, но на самом деле оставили за его пределами. Согласитесь, мудро. Только непонятно, зачем посвящать в таинства посторонних суетных людей. Нечто в этом роде я сказал пресвитеру Собора Святого Доминика, стоявшему рядом. Он посмотрел на меня очень странно, потом сообщил мне одну вещь... И, по-моему, тут же пожалел, что сказал мне это. Знаете, мне сложно повторить сказанное даже вам... Так вот, он сообщил, что ни одной бляхи на материке уже нет. Три исчезли несколько лет назад, а две, якобы, Орден продал на аукционе "Сотбис" в разделе религиозных реликвий XV века. Купили неизвестные частные лица. Так что... это не начало, пастор, это конец.

— Остается уповать только на то, что один из привратников, несущий в себе свет божественной Любви, все же разожжет свой светильник, — помолчав, задумчиво отозвался Белофф. — Вчера вечером наугад раскрыл Писание и прочел: "Тот, кто имеет уши, да слышит! Есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир. Если он не освещает, то — тьма..."

— Не забывайте, Белофф, они такие же люди, — с грустью напомнил реббе. — Давайте-ка, лучше соображать, что мы можем успеть сделать в этой ситуации? Отступать некуда. Надеюсь, вы понимаете, что все мы рано или поздно умрем? Вот и будем исходить из этого оптимистического постулата. Итак, бляхи, которые многие из нас считают лишь традиционной атрибутикой, несут какой-то достаточно важный, но уже утерянный для нас смысл. В России, насколько я помню, до Второго Армагеддона оставалось семь блях.

— Да, их было семь. Но вы забываете, что еще в период гражданской войны неизвестно куда исчезли две бляхи, их хранители бесследно пропали. Мы полагаем, что их уничтожили вместе с другими церковными реликвиями в период иконоборчества.

— Так... Остается пять. Три бляхи у моих бывших однокурсников, — сообщил реббе Белоффу, удивленно приподнявшему брови в ответ. — Да-да! Не удивляйтесь! Или вас еще удивляют такого рода "совпадения"? Вспомните, о каких вещах мы с вами говорим. Я думал, что вы это знаете, раз так упорно добивались встречи со мной. В молодости мы ходили на байдарках по сибирским рекам... Как-то к нашему лагерю подошел шаман... Если быть кратким, он лишь попросил спрятать у себя три бляхи до утра. Утром он, конечно, не пришел. Но той же ночью мы все видели такое, что... определило, вернее, исковеркало все наши жизни, — с горькой усмешкой сказал Береш. — Хотя люди меняются. Казалось бы, вот вам готовый тригон напутствующих! Причем все, естественно, ударились тем или иным образом в религию. Я попытаюсь сегодня же связаться с Марком Губерманом, он один из тех, кто с нами слышал эти крылья, когда на нас встала черной стеной река...

— И он — иудей? Так это же решение всех наших проблем! — обрадовался забрезжившей надежде пастор.

- Боюсь, что никакое это не решение, — понуро ответил реббе. — Недавно я прочел в еврейской газете, издающейся здесь на русском, что раввина московской синагоги избил православный священник Свято-Никольского Собора, понятное дело, из соображений патологического антисемитизма, националистического шовинизма и ксенофобии. Фамилия раввина — Губерман. Боюсь, что священник — это наш Фира, второй хранитель. Зная Марика с детства, я думаю, что именно он бил Фиру, а не наоборот. В любом случае, про две бляхи можно забыть. Это конец, Белофф!

— Да что же это? Как-то можно на них повлиять? — окончательно упал духом пастор.

— Конечно, я попробую, — без энтузиазма ответил реббе. — Вы ничего не знаете, у кого две другие бляхи?

— Про одну вообще нет достоверных сведений, — принялся вспоминать Белофф. — Ходят какие-то легенды и сказания... Но ничего конкретного. А вторая была у нашего лазутчика Ивлева, он вроде бы эвенк или чукча... Признаться, я в этом плохо разбираюсь. Но донесения приходили как раз из Сибири. Когда вы говорили, что к вам на реке подходил шаман, я поначалу подумал на него. Но у него была только одна бляха. И он вовсе не был таким человеком... Мне казалось, что я его хорошо знал, потому что более восьми лет читал его донесения. Не уверен, что он решился бы на инициацию незнакомых людей у реки. Как я понял, он был очень замкнутым по натуре человеком. В каком году это было?

— В середине 60-х, — ответил Береш.

— Нет, он никак не мог там оказаться, Ивлев сравнительно молодой человек, — окончательно отказался от этой версии пастор. — Не знаю, есть ли ему сорок. В это время он был еще непосвященным мальчиком. Бляху хранила его мать, его дед к тому времени погиб. Тоже при странных обстоятельствах, насколько я помню. Впрочем, точнее не могу ничего сказать, его личное дело пропало не так давно.

— Там были его донесения? — резко остановившись, спросил реббе, глядя прямо перед собой.

— Естественно, — ответил пастор и тут же прошептал: "Боже мой!"

— О пятой бляхе можно забыть, — подытожил реббе. — Что было в его последних донесениях?

— Накануне один за другим исчезли еще восемь сотрудников нашего отдела, засланные за последние три года в славянские христианские секты России, — с горечью заметил пастор. — Насколько я уяснил из предыдущих посланий Ивлева, он шел по следу какой-то секты, занимавшейся вообще... шаманизмом! Казалось бы, безобидным направлением лжепророчеств и сектанства, самым далеким от обычных посылов лукавого! Вы помните, что наш отдел никогда раньше не рассматривал языческие течения серьезно. У нас были рефераты и наставления Собора Посвященных о том, что наибольшую опасность представляют монотеистические учения! Ведь нас строго контролируют по части расходования средств, как вы понимаете... Но связь с Ивлевым тоже прервалась, а личное дело исчезло. От ваххабитов я ожидал чего-то подобного...

— Что он вам писал? — нетерпеливо прервал его реббе.

— Представьте себе, по словам Ивлева, эта секта была отлично осведомлена о привратниках и активно пыталась им помешать, продолжил пастор. — У меня сложилось впечатление, что адепт этой секты знает о привратниках куда больше, чем весь Орден Приврата Господнего... В последнем письме Ивлева было всего две фразы: "Камлают, чтобы Надежда осталась слепа, а Вера бессильна. Опасаются только божественного света Любви".

— Странно, что они знают о привратниках, но сейчас доступна почти любая литература, — задумчиво сказал Береш. — Но что могло грозить вашему лазутчику среди людей, которых заботили такие абстрактные вещи, как свет Любви?

— Как я понял, они хотели его погасить... камланиями. Да-да! Не удивляйтесь! Ивлев утверждал, что многое зависит от какого-то шамана, которого они ждут. Как только тот к ним присоединится, так сразу же Вера и Надежда, которых несут двое других привратников, будут бессильны!

— Это конец, Белофф, — растерянно проговорил Береш. — И при этом вы абсолютно правы насчет России. Смешно было именно мне, в переписке с вами, отрицать очевидное... И уж не вам рассказывать мне про наш российский бардак... Эти миллиардные состояния, социальное недовольство... По сводкам новостей давно можно почувствовать, что неразлучники должны быть где-то там! Вроде бы и период гонений на веру закончился, а истиной веры все меньше... Вот только это все же Россия, Белофф! И как бы хорошо не подготовились неразлучные, здесь непременно появится нечто, что смешает им все карты, в точности так же, как они смешивают наши. Нечто такое, что невозможно представить вне России... Поэтому не будем терять надежду. Давайте прощаться, обеденный перерыв заканчивается. Каналы связи остаются прежними. Доверьтесь мне, я постараюсь убедить Марка... Вообще-то он был моим лучшим другом... После него я почему-то и друзей не завел... Я сделаю все, что могу! Всего доброго!

Мужчины пожали друг другу руки и, хотя вокруг не было ни души, исподтишка оглянувшись, обменялись кейсами, после чего двинулись к противоположным выходам из парка. У западного выхода реббе Береша ожидал ярко-красный "шевроле", тут же рванувшийся с места, будто стараясь уйти от погони.

Его собеседник, видно перестраховавшись, оставил взятый напрокат "фиат" на платной парковке за углом. Однако у самой кромки тротуара его тоже поджидала какая-то машина с включенным сигналом аварийной остановки. Пастор, опасливо покосившись на нее, двинулся пешком к ближайшему светофору. Но дойти до перекрестка он так и не успел, потому что внезапно ожившая машина с погасшими аварийными огнями неожиданно выехала за ним прямо на тротуар...

* * *

В просторной гостиной двухкомнатного номера, прижимая к груди большой телефон, возбужденно ходил реббе Береш. Прижимая трубку к уху, он кому-то кричал возбужденной скороговоркой.

— Послушай, Марик! Я скорее поверил бы, что у Савеловки тебе подправил скулы Марсель. Очень хорошо могу себе это представить. Не забыл, как мы его из отделения забирали после драки в Сокольниках с арабскими студентами, гулявшими с русскими девушками? Таких ведь шовинистов, как вы с Марселем, поискать! "Татарин — это еврей со знаком качества!" — помнишь еще эту его прибаутку? И про — "нам, татарам, все равно"? Да...да...да... А теперь послушай меня! У тебя совесть есть? Ты можешь понять, что сейчас в России остались только те бляхи, которые мы привезли из похода? Ты можешь заткнуться и хоть что-то понять? Ты в состоянии понять, что пастор Белофф, с которым я говорил накануне, даже не дошел до своей машины... Не знаю, Марик, сколько после этого разговора проживу я... Но если ты жить хочешь, то немедленно беги к Фире! Не знаю, с какой рожей ты к нему побежишь! Если у тебя есть запасная рожа, тогда все проще. Но, по-моему, у тебя и запасной задницы не имеется. Пойми, дурак, они придут за тобой! Очень скоро! И тогда ты мне на шовинизм не жалуйся! Записывай из Устава напутствующих: "Трижды на день молиться о ниспослании божественного света Любви, пробуждающего Веру и дающего Надежду...".

Неожиданно в соседней комнате раздался сильный хлопок, зазвенели стекла, электричество мигнуло и по комнате прошел сквозняк. Береш прижал трубку к груди и молча посмотрел на темный проем двери соседней комнаты. Он подошел к столу, аккуратно поставил аппарат к массивному буковому органайзеру, потом осевшим голосом сказал в надрывающуюся криком трубку:

— Марик, погоди! Ты не вешай трубку... У меня... похоже, окно в соседней комнате хлопнуло, открылось, наверно. Я только закрою... Тут еще есть очень важная ссылка на Евангелие от Луки про светильник тела и огонь души... Как ты помнишь, именно Лука, по преданию, основал наш Орден... Очень важно! Секунду!

Положив трубку рядом с аппаратом, Береш торопливо вошел в соседнюю комнату и тут же, с внезапно накатившим ужасом почувствовав что-то, резко повернулся назад, к освещенному проему двери. Но чьи-то мощные руки уже перехватили его за горло, до реббе донесся странный звук, будто прямо в комнате кто-то с трудом встряхивал огромную тяжелую скатерть, и последнее, что он ощутил перед тем, как ему перерезали горло, полное отсутствие опоры под ногами...

В опустевшей комнате стояла гулкая тишина. И только телефонная трубка, лежащая на столе, видневшемся в освещенном квадрате двери, надрывалась криком: "Миша! Миша! Куда ты ушел? Миша, у нас три часа ночи! Что, в конце концов, ты о себе понимаешь? Ты ведь не "женщина моей мечты, бальзам души свежайший"!.."

11. Могильщик