Повелительница снов

Глава 19. ВАРЬКА СТАНОВИТСЯ ЧУЧЕЛОМ ОГОРОДНЫМ

От этого вечера остались у Вари воспоминания о рухнувшей патриархальной надежности их хуторского уклада, возникшие сомнения в котором посеял неожиданный приезд неизвестных ей до сих пор родственников. Ее приняли в круг несуетной хуторской жизни, хотя она была уже иным, некрещеным городским дитем. Ее жизнь интересовала и волновала старух на скамейках, они подзывали и расспрашивали ее. И она была горда этим, потому что до нее их никогда не трогала жизнь за пределами двух соседних хуторов и станицы, к которой они были издавна приписаны. Значит, она становилась своей. Ей так нравилось это, так хотелось быть именно здесь своей! Тихая размеренная жизнь со звоном струи молока о подойник, с утренними блинами, разговорами за вечерей, огромными закатами южного солнца, укатывающегося в ближайшую балку!

Все перевернулось, когда поздно вечером в заснувшую хату постучалась внучатая племянница ее дедушки. Бабушка, долго и неохотно выяснявшая через запертую дверь степени их родства, отперла, наконец, засов и зажгла керосиновую лампу.

- Долгонько тебя не было в наших краях, молодушка, - произнесла она обречено. - Да ты не одна, пацаненка настрогала!

Голос крови брал над бабкой силу, природное радушие заставило выставить позднее угощение. Гостья начала рассказывать о дальних родственниках, о которых Варя прежде и не слыхивала. Пламя керосинки выхватило из темноты небольшого, как и бабушка росточка, сутулую женщину с изъеденным непонятной болезнью лицом. Гостья чесала болячки, сняла волосья с совершенно лысой головы и с наслаждением до крови заскребла виски.

- Ну, ты уж совсем, Надька, оведьмачилась! - донеслись до Вари осуждающие слова бабушки. - Такие-то вещи надо бы по большим праздникам творить, если вообще надо!

- Не могу больше, Настя, приехали мы ей все передать, на покой нам пора.

- Не допущу я этого, Надька! Лучше вытравлю ее, а не допущу. А кто же тебе сказал это, тому тоже до завтрева не дожить. Как же вы мне надоели, Ткачи, со своим ведовством. Была пацанка, как пацанка, а станет чучелом огородным!

- Ты мне не указ, а хибара рядом - моей матери, я там жить буду до передачи...

Тут что-то зазвенело у Вари в головушке, и она провалилась в беспамятный детский сон.

День наступил как обычно и шел своим чередом, пока Варя не заметила худосочного ломкого подростка, сидевшего под черешней. Он плевался косточками в рычавшего на него Рыжика.

- Вы, мальчик, вчера с мамой к нам приехали?- спросила Варя.

Подросток нехотя поглядел на нее пронизывающим насмешливым взглядом.

- Меня Митькой зовут, Варька. А мать - Надеждой, хорошее имя, правда? - сказал он, посмеиваясь и поплевывая. Потом поднялся вдруг на четвереньки и тихо, угрожающе зарычал на Рыжика. Рыжик, захлебываясь лаем, заскочил за угол сарая и заскулил, вызывая к себе Варю.

- Зачем ты так, Митя? - спросила Варя, отходя и уговаривая на ходу Рыжика. Сердце у нее было не на месте. Она даже обрадовалась, когда бабка, наплевав на приехавших, собралась посетить своего брата Григория на другом конце хутора. С собой она прихватила внуков. По дороге бабка сказала Варьке, что оставит Сережку там погостить, а Варе придется побыть с приезжими, а то будет совсем неловко, если они все к Григорию съедут. Тем более что эти только рады будут родственному знакомству, а может, ради нее и приперлись.

- Сейчас весь хутор про нас все гадости вспомнит, житья нам тут больше не будет! - в сердцах сказала бабушка, - А все потому, что некоторые, себя не помня, силой своей перед кем не надо хвастают! Думаешь, легко на старости лет с насиженного места сниматься? Вот чего теперь ей от нас надо? Знает ведь, что мы одни здесь с внуками! И куда с этим городскому дитю? Я думала, что она давно сгинула, а она вот еще и парнишку родила! Сейчас вот прячется ото всех, а разве это спрячешь? Вот у выпоротка-то ее какой глаз, что все собаки воют!

На вопрос Вари, почему Митя - выпороток, бабушка сказала, что нормальные бабы всех детей сами рожают, а тех, кого Бог не пускает, доктора из живота матерей выпарывают, а потом по-портновски животы подшивают. А этот - точно выпороток! Не могет того быть, чтобы Господь допустил такое дитятко на свет божий!

Встречать скотину вечером, Варя пошла с выпоротком Митей. Он все нехорошо посмеивался, глядя, как старухи отзывают от них своих внуков. Первый взрыв негодования обрушился на них вечером, когда соседки сдоили у коров на глазах скисающее молоко. На утро скотина не встала, только безответный дедушка погнал их корову и козочек. Он вернулся к завтраку взволнованный: "Неладные дела, Настя, иди скотину поднимай, спалят нас с внуками!" Бабушка, взяв дорожные иконки, молча пошла по дворам, встречаемая угрюмыми взглядами. Пока она отчитывала скотину, Варя кропила наговорной водой базы и подворья. Солнце уже жарко слепило глаза, когда хуторское стадо нехотя вышло на выпас. Соседки отозвали бабушку и стали с жаром уговаривать согнать ведьму, пока она все подряд не изурочила. Бабушка возвращалась сумрачная, Варя едва тащилась за ней. Всю дорогу она честила Варю на чем свет стоит, занудливо ворчала.

- Не знаю, Варька, чего ты в жизни понять успела, кем ты станешь! Что ты за детина, тоже понять не могу! Я в твои годы уж такого лиха хлебнула, а такой лентяйкой, слава Богу, не была! Ведь идешь, едва шевелишься! Так бы дала под зад ногой! И чего ты к тому Митьке-то лезла? Дак ведь еще и платок новый мой надела! Нет бы, чем полезным занялась!

Бабушка распалилась до своей обычной степени и плавно перешла лаять Варину мать. Эта тема была для бабушки вовсе бесконечной. Варя почувствовала, что бабушка что-то решила на счет нее, как-то мысленно оттолкнула ее от себя. Она пыталась понять, чем она разгневала бабушку, но ответа не находила. Потом бабушка стала жалеть ее отца, что так его мучает мама Вари. Варя знала, что бабка сейчас станет плакать на всю улицу о сыночке Толе и его горькой доле, поэтому ей было уже не в мочь. Но спорить о том, что ее родители живут между собой вполне сносно, было сейчас по отношению к бабушке, настроившейся на рев, жестоко. Это было тем более бессмысленно, поскольку она знала, что никто из Ткачей не успокаивался, пока от частных семейных проблем не переходил к глобальным, мировоззренческим, рассматривая недостатки своих домашних в мировом, а иногда и вселенском масштабе. Останавливать их было бесполезно. Иногда она даже думала, что у всех Ткачей на этой почве было немного неладно с головой.

Навстречу им шли с дойки злые колхозные доярки. Варя подумала об отступлении огородами, но те, увидев орущую на всю улицу Ткачиху, сами свернули на соседские базы.

Бабушка, больно обхватила Варю, прижала ее к себе и зашлась ревом, уговаривая ее никогда не делать плохо людям, хоть и наперед не знаешь, как сделать этим гадам хорошо, лучше бы стараться не делать им вообще ничего.

"А-а! Плюй, на них! Живи, как знаешь! А они всегда свое у тебя из-под носа вынут! Здесь ты не в мамочку, здесь ты в Тольку пошла! Горькая будет у тебя доля!"

Варю всегда трогал бесслезный плач бабушки. Слезы, по ее признанию, она давно выплакала, поэтому лицо ее кривилось точно так же как и в смехе, но при этом бабушка издавала тоненький, почти детский визг. От бабкиной кофты пахло потом и свежесбитым маслом. Соседи со дворов попрятались от них за штакетник, и вокруг только деловито копались в пыли грязные хуторские куры.

* * *

Вечеря прошла скомкано, в печали. Дед только вздыхал, бабушка поджимала и без того узкие губы. Парного молока с хлебом - обычной их вечерней пищи не было, поели творога с кислой сметаной. Сахарком бы сдобрить, да хуторской продавец отказался обслуживать ведьминых родственников, хотя бабушка и посылала в магазин всеми уважаемого деда. Поев, дед, не сказав ни слова, пошел на свою огромную кровать, застеленную богатым малиновым бархатным знаменем с золотым шитьем. Старший их зять работал завхозом в районном совете профсоюзов и снабжал всех родственников по праздникам переходящими знаменами. Благодаря его беззаветному труду, все знамена района постепенно переходили на мощные кровати Вариных родственников.

Варька удивлялась, почему на вечерю не позвали приезжих, почему ее бабушка не гонит спать вслед за дедом.

- Ну, Варька, пойдем! - сказала бабушка, и они, потушив огонек керосинки, вышли в темноте, стараясь не допускать лишнего шума. Тихонько прошли они заросшей калиткой в заброшенную хибару на краю хутора, где сейчас теплился свечной огонек. Надежда лежала на кровати с присвистом дыша, Митя сидел рядом. Они враз повернули головы к Варе и бабке. Варя увидела, что на Надежде - бабкина выходная ситцевая кофта, а кровать покрыта легким бараньим пологом, который дед всегда брал на дежурство в стадо.

- Слава Богу, пришли! - выдохнула Надежда, - я уж и ждать перестала. Совсем мне худо, Настя.

- Оно и видать, - заворчала бабушка, - на хуторе-то что ни попадя творится!

- Не держи зла, Настя, не протянуть мне без этого, не пускает это меня, - устало шептала Надежда. На ее сером бескровном лице яснее выступили багровые взбухшие пятна.

Варя села возле нее на услужливо подставленный Митей табурет, Надежда схватила ее за руку и закрыла глаза. В руке у Вари стало покалывать, в ушах стало звенеть, приближалось то состояние, которого она всегда в детстве боялась. Накатывал туман с непонятными ей голосами на гортанных чужих языках. Варя попыталась вырвать руку, но Надежда вцепилась в нее мертвой хваткой. Пришла она в себя от холода кружки в руке. Бабушка помогла ей напиться, сразу стало легче. Надежда уже сидела на кровати, пятна ее как бы выцвели, лицо стало ровнее и строже.

- Век не забуду, Настя! А о ней не беспокойся, оно само бы ее рано или поздно нашло, а так хоть знать будет сразу что к чему. Мои сроки все вышли, не боись, я перед рассветом съеду. Давай, мы с тобой прошлое вспомним, простимся, здесь уж не увидимся, а Митька пускай с Варей в степи погуляют пока. Ночь ведь какая! Нам ведь есть что и кого вспомянуть, Настенька!

Растроганная давним к ней обращением, бабушка скривилась в плаче: "Вспомянем, Наденька! Видит Бог, вспомянем!"

Митька взял Варю за руку и повел из хибары. Их окружило благоухание ночной благодати. Огромная розоватая луна висела над хутором. Варя каждой клеточкой ощущала ласкавшую их теплым дыханием ночь. Непонятная печаль теснила грудь, а на глаза наворачивались слезы. Митя сунул ей в руки вишневую палку, наподобие той, которой дед ходил в стадо, вооружился такой же и вдруг лукаво, заискивающе предложил: "Полетаем? А?"

Что это было? Сон, явь? Долгие годы спустя Варя не могла ответить на этот вопрос. Летали ли они тогда с Митькой или нет? То ей казалось, что летали, она даже помнила этот восторг, захлест чувств, но большей частью разочарованно и обречено думала, что все-таки это было лишь продолжением какого-то давнего сна...

А потом они сидели на древнем кургане, что возвышался за хутором перед старым кладбищем, и Митя тихо рассказывал ей о себе. Тетя Надя вовсе не была его матерью. Она нашла их с бабкой в степи, как-то услышав, что ее зовет мальчик. Бабка насмерть замерзла и так вцепилась в Митю в последнем смертном объятии, что ее еле оторвали от него. Они с бабкой просто побирались, когда их бросила Митина мать. Мама его была странной, ни к кому не привязывающейся душевно, женщиной. Как будто детский эгоизм так и не исчез в ней под грузом зрелых размышлений и переживаний. Зла она, по этой причине, не боялась совершенно, стараясь в последних отблесках молодости по больше урвать от жизни. С бабкой Митя обошел почти всю ростовскую область. Ночевали на автостанциях, переезжали с места на место, просили "дяденька, на билет до дома рубля не хватает". Митя в этих ежедневных мытарствах иззверился весь. Но приткнуться им было некуда. Чего они со станции в тот вечер пехом пошли, он уже не помнил, да чему быть - не миновать!

Про Надю Митя рассказывал скупо, потому что сам многого не понимал в ее жизни, но он твердо верил, что Варя этой ночью получила от Надежды какой-то Дар, о котором Митя говорил боязливым шепотом. Наде передала Дар старая тетка-бобылка, дальняя их родственница. И вырос он в ней большим, но, то ли ума при этом было с копейку, то ли она так и не поняла, что не Дар служил ей, а она должна была во всем следовать ему. Ей нравилось поражать простого, без душевной памяти человека, сообщая ему те вещи, которые нести ему в обычной жизни было не под силу, да и не к чему. Хвастала она этим даже перед случайными попутчиками в поезде. Гадала за деньги, нигде не расставаясь с потрепанной колодой карт. Из мелкого тщеславия Надя с удовольствием занималась обычными ведьмиными штучками и фокусами, до которых человеку Дара опускаться тоже не следовало. Но самое глупое, что как-то, полюбив одного парня, она, желая поразить его, взяла его с собой в какой-то особый, ритуальный ночной весенний полет. Наутро он навсегда уехал от нее и, по слухам, как-то нехорошо кончил. По всему телу пошли у нее ведьмины пятна - первый признак начавшегося перерождения. Она не могла жить без мелких, уже диктуемых ей извне, гадостей. Надя понимала, что она обязательно дойдет до чего-то и по крупнее. Единственное, что она еще в силах была сделать, это передать Дар. Но и на это она была способна, только преодолевая нестерпимые душевные муки. Здесь ее ожидало множество условностей. Дар мог быть передан только человеку, который имел силу, чтобы его пронести. Этот человек должен был быть близким родственником, но не по прямой линии, старшим ребенком в семье и иметь уже хотя бы один седой волос.

В Мите Надежда нашла верного спутника и помощника, она научила, по его словам, слушать, видеть, но передала и часть тоски, как ржа, разъедавшей ее душу. Дар был ему не под силу, но его влекло ее примитивное, хвастоватое колдовство.

- Ну, бывай, Варюха! Какой-то ты будешь ведьмой? - сказал с грустью Митя, и они простились, зная, что никогда уже не встретятся живыми.

20. "Останься живой!"