О культуре
В силу своей специфики, внимательно отношусь к знакам, которые подаются тем или иным образом, откровенно отрицая бесконечные попытки сторонних манипуляций. Каким-то образом дела каждый раз устраиваются так, что всегда появляется возможность написать по «знаковому» поводу, задуматься над которым заставил очередной «случай».
Я тоскую по самой возможности погрузиться в огромный кипящий котел русского романа. Для этого надо выпасть из жизни года на два. Отдаю себе отчет, что жизнь поменялась, и мне уже никогда не войти в ту же воду. А то, что совершенно неожиданным и обременительным для простой человеческой жизни оказалось во мне теплым огоньком на уровне подбородка, само выбирает темы, аудиторию, само каким-то образом находит тех, кто именно здесь и сейчас должен сделать свой выбор.
Моего выбора в этом уже нет. Нет даже прежнего интереса к тому, с какой долей безответственности отнесутся к собственному выбору другие. Рутинная работа на передовой. Однако по-человечески любопытно, кому и зачем понадобился срочный разговор о культуре.
* * *
В начале недели, усиленно потряхивая сухими ветвями, с оскорблениями и уголовным матом какие-то анонимы мне пытались объяснить, что «только глубоко некультурный человек может быть антисемитом». Конечно, я делала стойку на последнюю часть, понимая, что вряд ли тот, кто пишет матом незнакомой даме, знает что такое «культура» на русском. Впрочем, культуры никогда на всех не хватало.
Когда-то очень давно написала, что культурный человек никогда не позволит в основополагающий вещах вставать между собою и своим нравственным выбором — еврейским посредникам. Это было на фоне местечковой истерии перед военным конфликтом в Ираке. Уже через месяц из меня неожиданно начал продираться Синдбад-мореход.
Я знаю арабские сказки, но у меня всегда отлично получалось писать свои дедюховские, и материала рядом — хоть лопатой греби. Поэтому могла бы поклясться, что про Синдбада не стану писать точно. Но раз уж так получилось, этот араб навсегда останется завоеванным и покоренным артефактом русской культуры. Наверно, это произошло, чтобы я не слишком расстраивалась на идиотские прозвища местечковых хамов.
Однако задуматься над потерями в русской культуре меня заставили личные наезды, они вновь заставили меня ощутить, насколько продуманным и взвешенным шагом с точки зрения сохранения уникальной русской культуры, — было дать это именно мне. Ведь на фоне ненависти и зависти, горестного нытья «почему это дали именно ей?», не проходило дня, чтобы я с равной степенью горечи не поинтересовалась: «Почему это навесили именно на меня?»
Потому что я могу спокойно рассмотреть абсолютно некультурные, необоснованные личные претензии, ложь в свой адрес — не столько претензией к личности, а как хамство в отношении русских женщин вообще. Я ведь никогда не выступала с личными проблемами, да и личные нападки получала лишь по общественно значимым вопросам.
Думаю, никто из прежних русских писателей никогда бы не подумал, что общество в России докатится до такого, когда женщину станет можно обложить матом публично, вслух рассуждая о «климаксах» и «недо*бах». Но, безусловно, все это — на фоне «массовой культуры», когда в качестве новогоднего поздравления при детях тупые некультурные «звезды», одетые словно для местечкового борделя, желают «фантастического секса».
Не думаю, будто Пришвину, Паустовскому, Шолохову… пришло бы в голову, что на том же пути мне вдруг придется прямым текстом доказывать в России, насколько низко и невежественно — повторять за еврейскими хамами самооправдания, более пригодные для Освенцима и Биркенау: «К сожалению, от нас ничего не зависит… К сожалению, лагерная администрация вряд ли прислушается к нашему мнению по очередной селекции. Надо бы поискать личные рычаги давления хотя бы через венгерских евреек… Или попытаться подкупить всех невыдернутыми золотыми коронками… В нашей жизни от нас никогда ничего не зависело…»
А не стоит ли поменять такой образ жизни на более пристойный в России? После курса «Культ личности» вывалила масса провокаторов с «ненавязчивыми предложениями» заняться их проблемами. И ведь даже Гоголю не расскажешь, что нынче, в довольно сытое время, вдруг кому-то в России прямым текстом в публицистике приходится пояснять, насколько это необходимо для личной культуры — открыто отмежеваться от уголовного беспредела в оперативном управлении.
А чего только не приходилось нынче пояснять людям, с загаженными «измами» мозгами! Ведь поначалу пришлось ставить на место Лурье, возвестившего, что русская литература будет писаться матом, Житинского — с его «фигней» и заверением, что содержание русской литературе больше не требуется, а всех остальных заверять, что русская литература не пишется без любви к Родине. В ней не «ставятся вопросы перед всем обществом», а решаются все проблемы на основе незыблемых нравственных ценностей «Добро — всегда добро, даже если ему никто не служит. Зло — всегда зло, даже если все кругом злы».
* * *
Конечно, имея опыт русского романа, я абсолютно точно могу сказать, что никакие «измы» ни в одном человеческом существе не приживаются. Как правило, все эти «измы» — не имеющие никакого отношения к действительности стереотипы, тупо заученные догмы, изворотливый скользкий смысл которых вообще обременителен для конкретного индивида.
Потому на всякие «измы» первыми клюют недоразвитые молодые люди, не получившие систематического образования, испытывающие невосполнимый недостаток домашнего воспитания. Им проще повторять слова, смысл которых до них никогда не дойдет, но это объединяет их в темной комнате, где все прочие ищут свет самостоятельно.
В жизни всегда так: одни ищут свет, другим достаточно и в темноте чувствовать, что ты здесь не один. Ну, как в Треблинке толпа в темноте вела себя тихо и спокойно, пока на самом краю, откуда уже не было возврата, до каждого не начинало доходить, что жизнь в толпе была его личная, а смерть придет к каждому отдельно.
* * *
Давайте выясним, что же такое культура как пища духовная, без которой не может существовать ни одна состоявшаяся нация. В русской философской литературе тема национальной культуры раскрыта достаточно многообразно. Основной упор делается на три главных аспекта этого многогранного явления:
- Культура есть сфера свободной самореализации личности, сфера творчества.
- Культура есть ценностное отношение к реальности.
- Культура есть искусственный, созданный мыслью, духом и руками человека мир, отличный от «натуры» (природы).
Первый аспект подразумевает, что культура представляет собой особую сферу (сектор) общественной жизни, в которой наиболее полно реализуются творческие потенции человека в искусстве, науке, образовании. Однако и иные сферы материального производства несут в себе элементы творчества при условии, если предоставляют человеку возможность не быть только лишь исполнителем, а продумывать и реализовывать собственные личные замыслы.
Но первый аспект уже сам по себе является водоразделом с местечковым хамьем, долгое время позиционировавшим себя наиболее культурной прослойкой российского общества. Да, нынче каждому доступна письменность, нынче каждый может скопировать чужой текст и нацарапать поверх нечто «культурненькое». Но если человек не способен открыто принять чужой прорыв к высотам человеческого духа, если он может лишь тереться задом о чужие сальные бока в темной комнате рейтингов и «общественных мнений» — путь к культуре ему перекрыт навсегда.
Этот аспект вовсе не означает, что сейчас с личной мазней, обработанной фотошопом, и писаниной, начириканной с компьютера, — в «творцы духа» полезут все кому не лень. Кстати, именно к этому призывало совковое «гавенство». Тут надо особенно держать ухо востро. Пропустишь чужое и главное, солжешь в своем — и говорить о личном становлении уже не приходится.
Поначалу я давала много благожелательных рецензий, стараясь никого не обидеть, не отдавая себе отчета в личной ответственности. На что получила в своё время резкую отповедь покойной Нади Цуркан, жены писателя Анатолия Кузнецова. Признав все мои права на заявляемое место в русской литературе, она однозначно потребовала, чтобы я вычистила все вокруг себя от местечковой падали и больше убогоньким не потакала. Напомнила мне об ответственности перед мертвыми, короче.
Даже получая рецензии на свои вещи в виде вырванных строчек из романа и какого-то бреда явно не из головы, — я все же сознательно уходила от ответственности брать на себя бремя чьих-то несостоявшихся в литературе судеб. Понимая, что большинство лезет туда из-за личной несостоятельности в собственной жизни (то есть по заведомо внекультурным соображениям), прекрасно сознавая, что дать окружающим в переломный для всего общества момент — им нечего и нечем.
Читая когда-то в детстве «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова, никогда не думала, что таким образом встречусь с назиданием от его имени. Ведь и я написала к тому времени «Мы сидим на лавочке» с позиций нормальных культурных ценностей русской нации, готовой принять каждого.
Этот наказ, уже оплаченный жизнью талантливого русского прозаика, был очень простым, только следовать ему в человеческом обществе всегда сложно. «Всего лишь» следовало никогда не лгать из желания «быть как все», «наравне с признанными культурными людьми», — не стараясь обидеть тех, кто лезет туда, куда пропуск дают лишь после операции на гландах без наркоза.
Хотя до этого был ведь и юбилей Шолохова… Но окончательным водоразделом для меня прежней и нынешней стало «твогчество» Михаила Шишкина, «гусского писателя из Швейцагии», которого пытались пропиарить всей еврейской кодлой.
Миса Сыскин копировал тексты в браузер, а потом шинковал их в салат оливье. В качестве майонеза он использовал собственные сопли. Там не было ни структуры, ни идеи, ни сюжета. Прочесть это было невозможно. Откровенная тягомотина, как бы свидетельствовавшая о сложной душевной организации любого местечкового шизофреника, который писать научился, а вот об чем ему написать — пока не придумал.
Его увешали всяческими премиями и наградами, объявили новым русским классиком, а Миса без тени стыда шепелявил о том, что якобы возвращает русскому народу его исконные ценности. И все было бы славно, а на мои резкие отповеди можно было бы не обращать внимания, если бы не произошла поистине мистическая вещь.
Мое личное становление в русской культуре проходило очень сложно, прежде всего, потому, что я — женщина. А местечковые хамы уже успели загадить само понимание женщины в литературе своими пустоголовыми хамками и истеричками. Филологическая прослойка, доставшаяся русской культуре в качестве тяжелого наследства от совка, — позволяла выставить и детективщиц, и описательниц героического фэнтази, каких-то диких фантастик, творчих полуреалистического мыльного бреда и прочих «графоманок», чьё имя — «легион».
Наверно, именно поэтому я — женщина, что могу не только сказать, но и доказать этим писучим мерзавкам, запакостившим русскую литературу, — что их «личное становление», элементарное право на профессию было не в том, чтобы гадить в общий колодец, а в том, чтобы признать настоящее. Не признали — без обид валите из «литературы — имя женское». Это было необходимо им самим, настоящее не нуждается в признании людей, настолько некультурных, что у них хватает совести мостить задницу рядом с Булгаковым и Чеховым. А русская литература без совести не пишется.
И здесь мне последовательно и хамски неоднократно доказывали, что все мои претензии будут определяться как раз совковым «большинством голосов», кстати, нисколько не учитывая подавляющее читательское большинство.
Но история с Мисей Сыскиным навсегда уничтожила многие иллюзии и во мне, — Мису поймали на кармане. Причем, поймала дама, которую я, пожалуй, уважаю безоговорочно, чьё законное место в русской литературе признавала с того момента, как с отцом посмотрела в раннем детстве фильм «Сережа» по ее повести.
В полнейшей безнаказанности, полагая себя самым культурным, призванным «учить народ», Миса обнаглел до такой степени, что спёр в свою нарезку и несколько кусков из русского прозаика Веры Пановой. Решив, что вокруг него — поголовное неграмотное быдло, никогда не читавшее вообще, а русского прозаика 50-х Веру Панову — по умолчанию, он так же, как чужие мемуары и записки, нашинковал ее прозу, спаянную кровью души, в свою заплесневелую посконь.
Но… настоящая русская проза при всей ее внешней «угловатости» или «неказистости» лепится настолько прочно, что ни одному жидку в слишком мелкую нарезку не дается. Она непременно несет на себе печать души ее автора. Даже меня шинковать перестали лишь после убедительных доказательств, что спереть местечковому хаму можно что угодно, кроме русской литературы. Но самому потом уже ни строчки не написать. Меня обворовывали неоднократно, ничего так и не украв. И сама попытка неизменно становилась венцом «писательской карьеры». Культурному человеку надо все же понимать, что такое русская проза.
Вот и для Мисы попытка обворовать казалось бы давно мертвую женщину, на фоне общественного отвращения к «женщинам в литературе», упорно вызываемом с рождения дохлыми местечковыми дамочками, — стала крышкой от унитаза «блестящей карьеры» лауреата Букера и Нацбеста.
* * *
Господа, надо иметь недюжинные личные качества, чтобы сделать вклад в русскую культуру уже на фоне сделанного до нас. Но еще большие личные качества требуются для того, чтобы признать настоящее, — вопреки некоторым личным амбициям, личным связям… такому чисто индивидуальному кругу бытия. Настоящей культуре от этого прибытка немного, но общей культуре и самому жизненному укладу вокруг нас — выгода бесспорная. Ведь это много значит, когда признанная обществом вещь действительно является событием культуры, когда то, что относят сегодня к русской литературе — не продается «на 70% дешевле, а за две книги — третья бесплатно!», не стоит в супермаркетах на полках с кошачьим кормом.
Но человек, выбирающий в этом «рыночном процессе» верную сторону, — прежде всего, содействует собственному личному становлению, чему всегда способствовала большая русская проза.
* * *
Второй аспект культуры означает, что в ней всегда присутствует то, что свято, то, что признается безусловной ценностью во все времена, вне зависимости от очередных, навязываемых всему обществу «измов». Далее второй аспект обычно трактуется местечковыми бормотологами следующим образом:
С ценностным отношением тесно связано понятие идеала, в частности нравственного и эстетического. Культура как представление о ценностях и идеалах не ограничена отдельным сектором жизни индивида и общества, а охватывает собой все ее стороны, придавая им определенную ценностно-мировоззренческую направленность и одухотворяя их.
На самом деле, нет никакой «эстетики» вне нравственности. Пора бы уже этот момент усвоить раз и навсегда с очередным номером гламурного журнальчика, неразличимого от сотен предыдущих. Да и про бурные поиски «национальной идеи» по кольцевому стереотипу местечкового плебса, не сформировавшего даже благопристойное этническое сообщество, не говоря о нации — тоже не стоит забывать. Ведь как только забудешь, они опять с тем же вылезут, почесывая гондурасики.
«Идеал», далекий от позиций русского реализма, как раз мешает в изначальном бердяевском духе сформировать личностное отношение к реальности. Да и где вы в русской литературе слышали нытье о «неидеальности бытия»? Это вообще первый признак дешевой графомании.
А вот здоровое творческое отношение к жизни, какая она есть, — этого в настоящей культуре сколько угодно. Правильный нравственный выбор на основе главной идеи — вам тоже сделать помогут, но никто его не сделает за вас. И главная идея русской культуры всегда будет лежать в плоскости блага Отечества, выше ее все равно никакой идейки, никаких «измов» не бывает.
И крайне некультурно подсовывать вместо этой всеобъемлющей идеи какие-то хамские местечковые «идеалы». По которым, оказывается, уже можно публично заявлять, как «интеллигентно» материться при дамах, как можно спокойно оскорблять женщину, сделав сноску, что у этого хама якобы имеются какие-то собственные «идеальные» представления о том, кого считать женщиной, а перед кем можно гадить на стол. Извините, природа и сущее уже все определили задолго, причем, моего личного согласия никто не спросил.
Но, перед тем как заводить разговор про «идеалы женщины», надо изначально самому немного соответствовать — отнюдь не идеальным мужским образам русской литературы. Надо выйти из нормальной культурной среды, надо иметь в качестве матери не малограмотную плебейскую шмоньку, завидовавшую всем, кому «все в жизни дается за просто так», надо испытывать изначальное уважение к женщине.
А раз этого нет, то культурный человек должен понимать, что в неуважении к женщине, к различным попыткам их публичной селекции куда строже пресловутого доктора Менгеле, — демонстрируется лишь глубоко личное, негативное отношение к собственной матери. У Фрейда надо было взять именно это, а не про то, что все развитие человечества — это «сублимация с недо*ба».
Слишком близкое соседство с образчиками местечкового хамства, подаваемыми в качестве высот культурного развития всего общества, — резко обострило все обычные общественные противоречия.
Мы длительное время всем обществом идем абсолютно безнравственным, тупиковым, неправовым путем — именно из-за того, что непонятно с какого рожна решили, будто следование местечковым «идеалам», попустительство в области культуры и духа нации — столь безобидно, что можно потерпеть явное убожество.
Почитайте, что ноет о текущем моменте жидок Дима Быков. Он ни одного дня в жизни не работал, полагая за работу пихание задницей возле русской литературы и телевизионный гундёж. Он не раз солгал в главном, начиная со своего «лучшего романа» — «Орфография». Он вышел доказывать, будто именно русское быдло рушило в 17-м году нравственные устои нации.
А не по лжи ему бы следовало рассказать в романе о комиссаршах-еврейках, резавших гениталии русским аристократам. Русским это было ни к чему, это была еврейская «классовая ненависть». Что после советского периода несло в себе достаточно «сенсационности».
Но не хотелось такой правды о таких «вкладах в русскую культуру» собственного народа, верно? Но с подобными «вкладами» нечего было и на чужую культуру гадить, до которой нос не дорос. А еще гаже, когда после очередного «гусского букега» вся писучая местечковая шатия отправлялась в коллективную твогческую поездку в Израиль. Это уже не о культуре, конечно.
В этом высококультурном процессе особенно мило созерцать уж совсем явную брехню. Как на фоне «патриархального еврейского семейства» какого-то «Хаима-Абрама Мазанника» — мается «комиссарша» в виде беременной Нонны Мордюковой, не знающая, от кого именно она рожает ребенка. А потом удивляться, отчего этот гениальный местечковый бред уложили на полку.
Но зачем лгать, если только Прекрасный Иосиф прекратил намеренное разрушение патриархальной русской семьи, запретив вседозволенность в брачных отношениях, когда по первым декретам еврейских властей была введена «полная свобода» половых отношений. Да и, простите, о том, кто в России до 17-го года имел такую «свободу» можно хотя бы в «Яме» Куприна почитать.
Но говоря о кровавом тиране Сталине, следует ради приличия упомянуть и о том, что творили патриархальные еврейские кокаинистки и морфинистки в ЧК, когда после их допросов подследственных с пола и стен соскребали. За глобальную социальную несправедливость, проявленную брезгливой русской аристократией. Поэтому не стоит преувеличивать еврейские вклады в русскую культуру, в России все вполне могли бы обойтись и без этих сложно переоцениваемых вкладов.
Раз Димочка Быков начал со лжи, — так уж правды от него и не предвидится. Но кто он такой? Ведь не нобелевский лауреат покамест. Однако, что по текущему моменту кому-то дали господа Бродский и Набоков? Не приведи Господи, изучать мировую литературу и историю по дурацким эссе первого, а творчество Николая Гоголя — по не менее идиотскому «роману» второго. Впрочем и с «нравственными идеалами» там как-то особенно жидковато.
Но типа ведь есть какой-то неудобоваримый Пелевин, Сорокин с непременным г*ном, извините, и множество всяких усыскиных с ж*пами и просто задницами. Много у них светлых идей почерпнули? Может, шибко подмогла эта местечковая плесень кому-то в духовном становлении и здравом мироощущении? Такой ехидный риторический вопрос.
Масса «творцов» нынче лабает фэнтази и фантастики по указке местечковых издателей, не прочитавших за жизнь и Курочки Рябы. Меня можно лишить самой возможности творчества, но не их, уж они-то наложат в сокровищницу русской литературы с прибором.
И как припечет, как только подсыхающая душа запросит настоящего… так все ко мне тащатся. Не к «Хаимам-Абрамам Мазанникам» за местечковой патриархальщинкой, а отчего-то ко мне. Не стыдно? Ну, не надо стесняться, здесь тихонько пасется весь наш «бомонд» признанных «деятелей культуры», включая самых кошерных. Могли бы даже по интонациям СМИ, масс-медиа и разным интервью уловить мою неподражаемую интонацию.
* * *
…Я училась в далеко не последней советской физматшколе. У нас там селекция проводилась почти ежемесячно. И была довольно жестокой. Некоторые после нее ломались навсегда. Уровень преподавания чисто филологических дисциплин вполне соответствовал естественнонаучным. Поэтому были среди нас те, кто особо не раскрывал рта на литературе или истории, но был на хорошем счету по математике и физике.
Я намеренно не стану приводить в пример «пипл, который все схавает», ставший основной целевой аудиторией еврейского хамья в русской культуре последних лет. Я возьму наших скромных математиков, которым «в школьные годы чудесные» почти ежедневно с успехом доказывали «негармоничность их личного развития». И, как сейчас понимаю, резоны для этого были серьезные. Ведь многие из них легко изменили свою жизнь, без проблем устроились на Западе. Слишком легко. Ну, есть в этом ущербность культурного уровня, как ни крути. Все же не в духе чисто русской культуры.
Тут вдруг с удивлением встречаюсь со многими нашими бывшими «филологическими аутсайдерами», а они в моем присутствии свободненько выражают какие-то «культурные предпочтения», которые и к прыщам на теле культуры отнести нельзя. Я, конечно, рада, что они преодолели в себе железобетонные комплексы и штамп хорошей советской школы «К оценке мировых достижений русской культуры не пригоден!» Но уровень-то по-прежнему не русский и не мировой!
Мало того, что нынешний «культурный» уровень делает ставку лишь на аутсайдеров, которым изначально надо было не так много. И это ведь в целом не культура, когда таким говорится угодливым картавеньким шепотком: «Ты пгизнай Бгодского и Набокова — сгазу козленочком станешь! Все нобелевские пгемии так пгосто не дают. Смотги, каким ты будешь сгазу культугным без малейших усилий!»
Ведь не надо никакой настоящей культуры, не требуется ни совести, ни ума, чтобы стать «культурным» возле какой-нить очередной дины рубиной, улицкой, татьяны толстой… Однако это все дальше уводит в сторону и от нерешенных культурных проблем собственной жизни, чтобы на новом витке понять разговор князя Андрея и Пьера Безухова на пароме. Будто и не жил в России. Разве это — разумное и здоровое отношение к собственной жизни?
В жизни надо уметь выбрать настоящее, постоянно поддерживая высоту планки, не опускаясь до среднесдельного местечкового уровня. Испытывая сострадание к убогим, но не позволяя убожеству занимать место настоящего. Это основа русской культуры. Иначе время остановится.
* * *
Наконец, третий аспект, акцентирующий противопоставленность «культуры и натуры», как раз являет нам искомый «смысл жизни», который вне культуры не имеет значения. Личная ипостась бытия индивида и его жизнь в обществе — принципиально отличны от чисто природного, физического, физиологического существования. Это собой особый мир, в котором человек являет миру свою духовную сущность.
Для этого необязательно быть писателем или художником. Для этого надо иметь жестко очерченный «меловой круг», в который допускается лишь то, что заведомо не причинит вреда душе. Надо со всей возможной индивидуальностью и эгоизмом прислушиваться к ее высоким потребностям. В ответ — она сама подскажет ту область творчества, в которой каждый может использовать труд души на уровне самого Творца.
Это ведь может быть и соучастие в творческом процессе. Выставляя в открытом доступе многие вещи, я вижу, как они обрастают таким налетом сотворчества чужих душ, значительно вырастая, становясь какими-то иными. Литература без читателя мертва, но здесь требуется ответная творческая работа души совершенно незнакомого человека.
Конечно, риск большой. Но никаких поблажек в виде намеренного пиара букеров-шмукеров и прочих пупкинштейнов, заверений «это надо читать!», «это должен прочесть каждый, кто хочет, чтобы его считали культурным человеком» — здесь не катят. А то похоже на детскую сказку про козленка, который всех сосчитал в качестве «культурных», а затем на переправе потребовался срочный пересчет насевших пассажиров.
Только так — без каких-либо «твердых гарантий» — выкладываешь все нажитое вместе с душой на общий алтарь, а там уж как карты лягут.
Времена все же отличаются, здесь я немного слукавила, если честно. Главное отличие текущего момента от прежних времен состоит в том, что границы нравственного выбора сегодня намеренно растушеваны. Типа технический прогресс и все такое. Попробуйте переписать «Войну и мир» гусиным пером и поймете, что раньше на графоманском попроще были достаточно серьезные препоны чисто физического плана.
Поэтому основной конфликт текущего момента уже не как прежде: между явным Добром и ничем не прикрытым Злом. Хотя все фэнтази и фантастики пишутся о противостоянии Света и Тьмы. Но это вновь заведомая ложь.
Ведь и я, к примеру, ни разу не претендовала на путь Добра без радостных и внезапных отступлений в противоположную сторону. Правда, до тех пор, пока мне эти перебежки не были отрезаны решительно и бесповоротно. Долгая история, не всем занимательная.
Сегодняшний конфликт современности, пожалуй, наиболее сложный. Это конфликт, когда все вокруг с переменным успехом противостоит… серости. Причем, здесь изначально конфликтующие стороны нередко собираются на одной стороне, поскольку серость на самом деле — самый коварный враг, не придерживающийся никаких правил, не выбирающий оружия.
Серость, убожество — оно ведь всё такое серенькое, прозрачное. Оно ведь и не темное вовсе, да? Как бы даже ближе к светленькому. Угу, ближе всех подбирается. Серость куда сложнее отличить от настоящего, несущего свет. Серость куда больше вбирает в себя света, чрезвычайно затратно на силы человеческой души.
Каждый живущий при слове «Лебединое озеро» тут же даст ответный фрагмент, более всего затронувший когда-то его душевные струны. Жизнь без «Лебединого озера» была бы не такой полной. У каждого культурного человека свое «Лебединое озеро», каждый знает, что эта чудная вещь создана только для него. Она помогает ему в жизни искать опору в себе самом. А некоторым она дает законную гордость, что именно для них трудились подобные гении.
Можно долго говорить, насколько нужной для сохранения «твогческого потенциала» Большого театра оказалась местечковая постановка «Детей Розенталя», пытаясь обойти национальное оскорбление и полную душевную немощь местечковой серости на фоне достижений русской культуры. Хотя этой серости была придана полная обертка академичности, но нет ни нравственной высоты, ни личного подвижничества, ни элементарной человеческой культуры. Обычное трамвайное хамство.
Кому-то сия постановка помогла обрести веру в себя и собственные силы? Кому-то она дала ободрение на нашей общей жизненной стезе? А ведь в трактовке культуры как сферы свободной самореализации личности (первый аспект) подчеркивается, что культура предоставляет человеку возможность свободно развиваться в духовном плане, осуществлять свои идеи, проекты, творческие замыслы.
Но ведь не замыслы двух тупых жидов, наплевавших на все достижения русской культуры до них по принципу «их за стол, они и ноги на стол!»
Культура не является внешней по отношению к человеку. Это не хамская суть с внешним лоском и «культюрно» отставленным мизинчиком. Смысл настоящей культуры в том, чтобы «человек жил жизнью своей культурной среды, воспринимал ее достижения как часть своей души. Культура это то, что требует «полноты душевного участия» (И.А. Ильин).
Значение культуры в том и состоит, чтобы сохранять и развивать те богатства, которые заложены в душе человека, ибо «человеческая душа стоит дороже всех царств мира» (Н. Бердяев). А далее вообще не хочется отрываться от бердяевских текстов, написанных среди разгула местечкового хамства. Цитирую почти дословно.
В культуре человек выступает как универсальное существо. Это значит, что именно в сфере культуры он принципиально открыт всему миру. В культуре как особой сфере человек выявляет и реализует свои неограниченные возможности познания и творчества, он обнаруживает способность превосходить все заранее установленные масштабы, ощущает себя существом творческим.
Наряду со сферой свободы, т.е. культуры, существует сфера необходимости. Человек подчиняется необходимости «в поте лица своего» добывать средства к существованию. Он вынужден подчиняться тем природным и социальным порядкам, которые не могут быть им приняты свободно, но которые он застает сложившимися, вступая в жизнь (или хотя бы считаться с ними).
Наконец, человек не вправе уклоняться от исполнения тех обязанностей, которые возлагает на него долг, а это часто требует самопринуждения, самоограничения, не творчества, а простой исполнительности. Но, господа, вовсе не в сфере культуры! А местечковые хамы всегда навязывали самопринуждение и самоограничение как раз в сфере культуры, после чего участие в иных областях общественной жизни для конкретной личности навсегда перекрывалось.
Господа, учитесь различать в окружающем блеклом мире, временно победившей серости — яркие краски настоящего. Учитесь внимательно относиться к потребностям собственной души, цените в себе душу — как величайшее сокровище мира, как универсальный инструмент познания жизни. Поверьте, ваша душа не подскажет вам ничего безнравственного, не позовет ни к чему низкому.
Ловите это малейшее несогласие души, ее тревогу и сомнения — как самый ценный творческий момент определения серости. Серость должна знать свое место. Ее «свобода выражения» всегда идет в качестве замещения настоящего, действительно необходимого душе для ее становления и цепной реакции творчества.
Многие плохо пока понимают все разрушительные последствия наивного, простодушного понимания свободы, в том числе и свободы творчества. В обществе настолько снизился уровень самосохранения перед типичной местечковой свободой разрушать, свободой не считаться с существующими реалиями, что уже как-то неприметна серенькая сущность таких «свобод», на деле оборачивающихся варварством и обскурантизмом, не имеющих ничего общего с культурой. А нормальному человеку, в отличие от местечкового хама, без культуры… не ощутить полноты жизни. Так уж повелось в России задолго до нас.
В применении к общественной жизни местечковые «свободы», когда нас просят задуматься, как какала Наташа Ростова, — чреваты хаосом и анархией, а затем закономерно приходящим им на смену деспотизмом. Поэтому С. Франк отмечал: «…свобода есть не отрицательное, а положительное начало. Свобода, отрицающая власть, авторитет, иерархию, служение, ведет через анархию к деспотизму, т.е. к самоотрицанию, и …наоборот, …жажда подлинного самоопределения может быть удовлетворена лишь через внутреннюю дисциплину духа, уважения к сверхличным ценностям и началам».