О технической деталировке в литературе

Аннотация: Пелевин, Горчев, Усыскин, Пронин и мы...

Мой папа - строитель. А строители пьют, потому что им нельзя иначе. Иначе будет тянуть ноги, потом поясница отнимется. В принципе, они не пьют, а лечатся.

Папа всегда ревностно следил за своим здоровьем. Почти каждый день. А за водкой папаша любил умиляться на подросшую доченьку. Была такая маленькая-масюсенькая, а потом выросла и диссертацию по основаниям и фундаментам написала!

Когда я окончательно выросла и даже несколько разрослась, меня эти разговорчики начали доставать до крайности. Я вскипала и с трудом сдерживалась, чтобы не спросить его: "Папахен! Ты, вообще, которым местом думал, когда убеждал меня, что иного достойного жизненного пути, кроме как сваи заколачивать, не предусмотрено? Другие папы своим дочкам не вешали лапшу на уши, как замечательно в ноябре сапогами говно месить!"

Что ему докажешь?.. Он всегда считал, что хлеб надо честным трудом зарабатывать, а не стишками какими-то. Что если человек не знает, как портянки в кирзу обматывать, так ему и писать нечего. Пьяным он любил громко, со слезой читать Маяковского, Есенина, Симонова... Он был уверен, что эти люди доподлинно знали все про кирзу и портянки.

"Не какое-нибудь брехло!" - орал папа на мою скептическую ухмылку.

Потом наступили странные времена. В принципе, времена-то всегда одинаковые. Но неожиданно пришло время, когда я перестала понимать книжки на русском. А потом потихоньку вообще перестала читать. Нет, я читала! От отца хорошая библиотека осталась. Справочник по проектированию мостов - просто чудо! Интегральное и дифференциальное исчисление тоже ничего.

В конце концов, один мой знакомый сказал, что мне только бороды Маркса не хватает. Карл тоже любил взять пару интегралов перед обедом. По его совету я тогда решила почитать Пелевина. И, читая его первые повести, я поняла, что ни хрена толкового никакие Пелевины за меня не напишут. Если бы вас в юности приучали к точности технической деталировки, если бы отматерили пару раз, ткнули бы засаленным пальцем в чертежи, вы бы сразу поняли, что я имею в виду.

Мы бы запросто сейчас сидели сейчас с вами за водкой, подлечивая здоровье. И кто-то бы тихо, без надрыва спросил у меня: "Ир, а почему ты так невзлюбила Пелевина?", а я тоже тихо, без эмоционального пережима ответила бы: "Потому что он - брехло!" Мы бы отлично поняли друг друга, выпили еще по одной, и беседа плавно перескочила бы на более волнующие предметы.

Ведь давным-давно каждому из нас при написании первой статьи Технический Редактор сказал бы только один раз: "В технической статье не пишут приблизительно. В технической статье не пишут "несколько меньше, чем", "значительно превышает"! Если чего-то не знаешь точно, не можешь внятно сделать краткие выводы, то и писать нечего. Вали отсюда!" А второго раза никому бы из нас не потребовалось!

Из-за этой профессиональной склонности к уточнению деталей, я совершенно перестала воспринимать фантазийные порывы большинства современных писателей. Можно сказать, ничего святого для меня не осталось в современной русской литературе.

Ну-с, начнем без закуски.

Первой вещью, прочитанной мною у Пелевина была повесть "Омон Ра". Ее все-таки можно было прочесть. Тогда еще наш великий писатель не до конца поверил в собственную избранность, поэтому старался писать вдумчиво и, местами, проникновенно. Что характерно, как раз тогда он еще писал по-русски.

Мне очень близок стилистический тогдашний подход Пелевина в формировании повествовательной ткани, когда автором не ставятся даты, а по деталям и приметам времени, соответствующего быта читатель из своего собственного опыта самостоятельно достраивает кусок реальности. Этой системе время - равноправная координата. Возникает момент особого, доверительного взаимодействия автора и читателя. Ведь без читателя - литература мертва. В сущности, литература - это то, что создается в душе, в воображении читателя. Это особый вид искусства - самодостаточный, не нуждающийся в дополнительном иллюстрировании.

Неоднократно сталкивалась с тем, что однозначно Пелевина воспринимают либо люди, значительно моложе меня, либо с какой-то ущербной душевной организацией. Я бы сказала, с больным воображением, характеризующимся значительными провалами памяти, неумением выделить в своем бытии основные, значимые детали.

Почитаем!

"Омон - имя не особо частое и, может, не самое лучшее, какое бывает. Меня так назвал отец, который всю свою жизнь проработал в милиции и хотел, чтобы я тоже стал милиционером."

Я тут же сочувственно думаю, что некоторым повезло еще меньше, чем мне, имеющей папу-строителя. Вспоминаю путешествия молодого Сенкевича и мысленно ставлю временную зарубку.

Но... я не чувствую знакомого с детства запаха - запаха войны! Его нет. Это для нас, живущих сегодня, она почти ничем не пахнет. Вернее, пахнет нищенскими пособиями ветеранов, недавними отмененными льготами, пахнет старостью и ветхостью. Пахнет "Спасти рядового Райена" про тех, кто сражался. Пахнет спекуляциями на теме Холохоста... Принюхиваться не хочется. Хотя пишущему человеку принюхиваться никогда не вредно. Нос должен быть по ветру.

Поэтому, если начинаешь писать о том времени, будь добр, вспомни, какой резкий был запах у войны всего 15-20 спустя Этого-Дня-Победы-Порохом-Пропах.

Его старались заглушить, чтобы хватило сил жить дальше, делать вид, будто все всегда было хорошо... но этот запах лез из каждой щели.

Вместо этого Пелевин подсовывает мне другую детальку из "Будней Советской милиции".

"Маму я помню плохо. Осталось в памяти только одно воспоминание - как пьяный папа в форме пытается вытянуть из кобуры пистолет, а она, простоволосая и вся в слезах, хватает его за руки и кричит:

- Матвей, опомнись!

Она умерла, когда я был совсем маленьким, и я вырос у тетки, а отца навещал по выходным. Обычно он был опухший и красный, с косо висящим на засаленной пижамной куртке орденом, которым он очень гордился."

Вот как мне читать это, если папа одной из девочек моего класса был полковником милиции. Вы не знали, что у настоящих милиционеров того времени действительно были дети? А мы ходили за ним по пятам, схватывая на всю жизнь крупинки бытовых деталюшек детским, ярким воображением!.. Мы к этой девочке и домой напрашивались, чтобы увидеть настоящего милиционера. Без пистолета, конечно. Пистолеты милиционерам домой в мое время брать запрещали. Вы думаете, я бы пропустила такое веселье, как милицейский пистолет? Но я понимаю, почему у Пелевина всплыла жесткая ассоциативная цепочка "милиционер-пистолет". Это из рассказа Николая Носова про мальчика-придурка Сашу с его пистолетиком. Как он у старушкиной задницы стрельнул, а потом из-под кровати гавкал, а дылды-сестры его отмазывали. Когда писался этот рассказ, в середине 50-х - запах войны был гораздо сильнее, поэтому милиционеры ходили с пистолетами. Так у нас в книжке "Фантазеры" было нарисовано. По внеклассному чтению.

Это несовпадение деталей не просто настораживает, оно сразу же разрушает, возникшую было, особую магию литературы. Ведь я сама рада обманываться! Вместо этого тут же отыскиваю в нашем общем с Пелевиным прошлом того, у кого он позаимствовал эту аллюзию с пьющим военным папой, пренебрегающим воспитанием подрастающего поколения. Это - "Судьба баранщика", усугбленная бытовухой и разыгравшимся воображением.

Короче, всем понятно, почему папа милиционер. Я сама до сих пор под впечатлением крика Высоцкого: "Шарапов!"

А вы сами любите, когда вам за ваши деньги подают щи "вчерашней свежести"? Литературный секондхенд.

В поддых добивает словечко опять-таки не из жизни, а с наших общих уроков литературы - простоволосая. Максим Максимович Горький "Детство"... Понятно, что где-то сейчас выкатят и "Мои университеты".

"Ради чего?.." - начинает вопить во мне тот самый цветаевский вопль обманувшейся в своих иллюзиях женщины. "Мой милый, что тебе я сделала?" Мы же с самого начала знаем, что все придумали себе сами, ничего большего и не требуем. Знаем, что литература - это жизнь понарошку. Поэтому всегда больно, когда какими-то незначительными мелочами нас грубо вырывают из созданной нами же иллюзии. Мы рады остаться и поверить, что нам не лгут в этих противных мелочах, иначе для чего?.. Как всегда, чтобы обмануть в главном.

"...кстати, такую скуку вызывали у меня всю жизнь западные радиоголоса и сочинения разных солженицинов, в душе я, конечно, испытывал омерзение к государству, невнятные, но грозные требования которого заставляли любую, даже на несколько секунд возникающую группу людей старательно подражать самому похабному из ее членов, но, поняв, что мира и свободы на земле не достичь, духом я устремился ввысь, и все, чего потребовал выбранный мною путь, уже не вступало ни в какие противоречия с моей совестью, потому что совесть звала меня в космос и мало

интересовалась происходящим на Земле."

Многие нынче говорят, что в советское время у детей можно было воспитать патриотизм. Можно было, конечно. Даже запросто. Если отец рассказывает, как в войну ходил со своим папой с лопатой и кайлом на хутор Грузины заживо погребенных родственников откапывать - тогда можно. Но что и кому можно доказать после этой, насквозь лживой фразы? Я с натугой прикидываю на себя свое собственное начало 70-х. Пытаюсь вспомнить там солженицинов...

Солженицын в ераплане

Над Германией летит.

"Во-те, нате! Хрен в томате!" -

Бель, встречая, говорит.

Все это вылезет для моего поколения гораздо позднее. В перестроечных публикациях "Огонька". Омку же я определяю для себя несколькими годами моложе. А вот тогда, наплевав на все западные радиоголоса, мы были полностью поглощены невероятной подлостью генерала Пиночета. Латинская Америка приближалась для нас не только болгарскими дисками Виктора Хара, но и публикациями в "Иностранке". Не-а, мы их прочли позднее, но тогда мы уже услышали имена. Потому что там печатали книжку с песней "Я с детства жил в трущобах городских и добрых слов я не слыха-а-ал..."

И кто бы чего нам тогда сказал худо о Родине? Ведь и сам Солженицын страдал, расставаясь с Родиной. Высылка была страшным позором и несчастьем не только в нашем тогдашнем представлении, но и для большинства самих диссидентов. Это сейчас выезд - понятно, почетно и завидно, но тогда о подобных страшных вещах предпочитали не трепаться при детях.

У нас тогда была такая Родина, когда не редкие, дрожащие на ветру старики выходили 9 Мая, а счастливые, вполне молодые еще люди. И отовсюду в Тот День слышалось: "Такую Войну выиграли!" Как можно не любить Родину, выигравшую Такую Войну!

И Омки, которые были чуточку моложе, смотрели на нас свысока! Они рассчитывали попасть в коммунизм молодыми!

Радиоголоса заговорят для нас позднее, на самом исходе 70-х. И не про Солженицына, прости Господи, а про Бонни М. Про взрыв в московском метро, наконец.

"Гэдээровские наборы мне нравились. А в наших часто не было летчика. Тогда такая лажа получалась. Когда кабина пустая".

Ну да. Сейчас я должна умиляться детской непосредственности - "Когда кабина пустая". Вот только "гэдээровские" конструкторы появились в самом конце 60-х. Наши - гораздо позднее, как и словечко "лажа", десять лет спустя. И друг с другом не пересекались. Было такое историческое понятие, знаете ли, как социалистическая интеграция. Если конструкторы выпускались в ГДР, то свои мощности под это дурацкое дело никто не занимал. Выпускали более серьезные конструкторы для больших мальчиков.

А потом мы ведь отлично знали, что какие-то сложности с фигурками летчиков - простительные мелочи при решении масштабных задач. Надо потерпеть года два, а там уже и до коммунизма рукой подать. И все, кто со смаком загнивал за рубежами, еще горькими слезами обольются. "Кто был ничем, тот станет всем!"

Я не про всех говорю. Я говорю лишь про нас, для кого задачи партии были чем-то очень далеким, как Луна: они есть, и это правильно! Пускай только отстанут. Гораздо больше тревожило отсутствие мяча и десяти рублей на марку, двойка по зоологии и т.п.

Любовь к космосу и описание кругляков из "Аэлиты" сразу заверещали во мне точной ассоциацией. Я тут же вспомнила повесть тех лет из журнала "Пионер", где подростки 20-х годов, будущие первые пионэры, были увлечены космосом с более обоснованной мотивацией, нежели ненависть к породившему их отечеству. И там один другому передавал тогда культовую книжку - "Аэлиту". Еще тогда была культовая книжка Шагинян "Месс Менд".

Но все это смешно говорить после "Малыша" Стругацких, выданного мне на одну ночь районной библиотекой им. Некрасова, и "Сталкера" Тарковского, куда мы ходили всем пионерским лагерем, включая поварих. На середине первой серии все ушли, и я досматривала фильм одна. Потом невероятно мучалась - поговорить было не с кем. Никого не увлек психологический Космос. Тогда можно было полюбоваться на зрелищный Космос.

Мы были далеко не первые пионеры, поэтому плевали мы на Аэлиту, которую показывали в немом кино по телеку. Там полуголая дико раскрашенная Аэлита картинно разводила руками в картонных декорациях и выразительно шевелила насурьмленными по той моде бровями. После "Новых приключений неуловимых" немтырка-Аэлита смотрелась провинциальной простухой. Про круглые корабли-пукалки даже упоминать смешно после "Туманности Андромеды".

И пока я усиленно соображала, к какому же времени, к какой стране отнести происходящее, поскольку я хорошо понимала, что жила совершенно в разных странах в 60-х, 70-х годах, раздалась песня!

"...далеко внизу, шумит море, и где-то еще дальше, словно бы за морем, детскими голосами поет репродуктор:

- Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко,

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь..."

Тэк-с. Сдвигаем лагерь, солнце и море в самый конец 80-х. Фильм про "Алису" вышел уже в период потерявшей центробежную силу перестройки... Брехло-о!

Далее, как вы помните, идет сцена первого в жизни употребления крепких спиртных напитков. Много фантазии, лирики. Понятно, что на героя, воспитывавшегося у тетушки, это произвело колоссальное впечатление. С памятью у героя плохо, плохой пример с милицейским папой он как-то забыл, а, скорее всего, никогда и не помнил. Но на школьных линейках, посвященных очередному проколу старшеклассников, явно бывал.

Перед самым противным - закусим. Бытовая деталь в литературном тексте должна быть точной, с нормативными допусками и поверками. Ее необходимо полностью подогнать к выбранным времени и месту. Тогда и возникающие при этом ассоциации будут не выбивать читателя, а затягивать в повествование.

Однако мастерство такой литературной деталировки заключается для меня в самом выборе характерных деталей. Естественно, полную картину реальности дать словами невозможно, поэтому надо уметь сделать выбор и остановиться. Не пережать.

Деталь рождает у читателя букет ассоциаций. Там - целые пласты его воспоминаний, замурованные во времени. Мы не знаем, кто он по профессии, какой у него жизненный опыт, поэтому лгать в деталях нельзя. Пусть читатель - вовсе не наш современник, но мы должны мимоходом, осторожно задеть болевую точку.

Все мы, пишущая братия, выходим на книжные прилавки с Большим Обманом, все мы шулера, все непременно подтасуем и незаметно передернем карты. Мы солжем в главном - сюжете! Поэтому ни в коем случае нельзя лгать в мелочах. Именно мелочи будут решать жизнь наших героев на чужой территории - в чужих душах. Это как "легенда" у разведчика, посылаемого за линию фронта.

Жаль, что никто не сказал вовремя об этом самому Виктору Пелевину. По крайней мере, тогда язык у него был не таким суконным. Раз он тогда умел писать, так, наверно, и читать еще умел. Хотя я понимаю, что писать, в то время было некому. Пелевин поднимался и был признан величиной во времена детективов, боевиков, "женских романов"... Смешно сказать "во времена"! Скорее, время в русской литературе вдруг утратило свою непрерывность, а, вопреки всему, стало дискретным. "Прервалась связь времен".

Не вдаваясь в причины этого безвременья, скажу лишь, что неряшливость и неразборчивость в выборе деталей сразу выявляет одну важную особенность: отсутствие сверхзадачи.

К сверхзадаче нельзя отнести желание профессионального продвижения в литературной среде, умелое использование момента, повышение собственного уровня материального благосостояния и тому подобное.

Не может быть сверхзадачей доказательство того, что подросток "испытывал омерзение к государству". Впрочем, и это можно доказать, но надо пользоваться какими-то другими деталями. Поскольку мальчик, воспитывавшийся у тетки и впервые выпивший вина в гараже, вряд ли знал бы еще про какие-то иные государства. Плохо мотивированное омерзение. Лично я хорошо помню это ощущение, когда "Америки не бывает". Она бывает на политинформациях, но не по правде.

Для русской литературы доказательство омерзения к государству не новая сверхзадача. Но она всегда шла рука об руку с дикой, не рассуждающей любовью к Родине. При этом гораздо позднее "Повестей Белкина" в литературе стали и народ-то русский сортировать на тех, кого стоит любить, и тех, к кому омерзение - константа.

Мне могут возразить, что мешанина деталей, должна подчеркнуть пелевинский "взгляд в никуда из ниоткуда". Это мировоззренческая позиция. Вот только позиция ли? "Из ниоткуда в никуда" - это неумение честно и откровенно поставить точку отсчета, создать жизнеспособную систему, наметить синклит ее дальнейшего развития.

Здесь все, кто после первой не закусывает, кто не знаком с техническим моделированием, гордо потребуют у меня не выражаться. Хорошо, скажу иначе. Все мировоззрение "Из ниоткуда в никуда" сводится к обиде на жизнь и простой житейской истине - все вокруг дерьмо. Если точнее, извините, говно, поскольку именно это слово стало ключевым в последующем за Пелевиным десятилетии развития литературы на русском языке.

Зачем я стану сейчас упоминать о Сорокине? Не следует пережимать эту деталь, которая сразу же отзвонилась его именем у каждого из нас. Видите, как надо небрежно подкидывать детали.

Для меня знаковость фигуры Пелевина в русской литературе последних лет - бесспорна. Он - олицетворение безвременья. С него начинается новый этап развития литературного процесса. Его несомненный литературный успех, новые методы раскрутки - это часть реальности, отрицать которую, видеть под иным углом - глупо.

В тот момент, когда затихли все, Пелевин один остался на лавке. Писать-то перестали, начали лабать. Выше я говорила, что Пелевин имел для такого полного одиночества слабоватое мировоззрение. А у кого из нас оно достаточно сильное, чтобы вот так, неожиданно одному принять на свои плечи глыбу русской литературы? Да еще в тот момент, когда не столько государство, сколько сама Родина вызывает если не омерзение, то однозначное желание сдернуть хоть в Северный Габон?

В техническом моделировании важно иметь чью-то предварительную, пусть плохую деталировку. Так называемую рыбу. Пелевин создал для всех такую рыбу. Более того, он попытался тщедушным телом закрыть зияющую брешь почти как Александр Матросов. Далее каждый деталирует сообразно своим представлениям.

Любые времена, даже безвременье характеризуются тем, что надолго не задерживаются. Они стремительно уходят. Здесь кто-то станет серьезно утверждать, что время Пелевина не ушло? Что, мол, оно еще и не приходило?.. Это так же глупо, как всерьез обсуждать кругляки Аэлиты после Сталкера Тарковского. Поэтому и список Букера получился нынче настолько смешным. Критики поражались, как это могло получиться при участии в комитете страстной и убежденной Ирины Роднянской. А она убеждена, что Пелевин - это навечно! Она тоже не понимает, что каждую деталь (в данном контексте любая вещь Пелевина - лишь деталь) надо привязывать к времени и месту.

Не только шорт-лист букеровской премии, но и списки победителей конкурса сетевой литературы ТЕНЕТА-2002 отражают в равной степени сегодняшний литературный процесс, который представляет собой "pro и contra" пелевинскому огородику.

Для начала рассмотрим современное развитие чисто pro-пелевинского деталирования.

Тенета-2002 имеют диковатую особенность. Шорт-лист там судят два жюри: сетевое и профессиональное. Поэтому и списков победителей получается два. Как бы сетевики и почти профессионалы, что ли. Естественно, такое положение складывается из закомплексованности организаторов, застарелых, косных представлений о сетевой литературе, как периферийной, более ущербной, чем "бумажная".

Но в этом случае еще более интересно, куда же профессионалы пытаются направить дышло буйной сетевой тачанки.

В сборниках рассказов по версии сетевого жюри сборник рассказов Дмитрия Горчева "Когда от нас ушли коммунисты" занял лишь 14-е место. Но профессионалы присудили ему второе место.

Приведу несколько цитат, развивающих pro-пелевинского абсурдизм и кашу деталей. Это и есть вдохновенный полет пелевинского юмора. Вот это настоящий взгляд в никуда из ниоткуда! Проще говоря, ни в п..., ни в Красную Армию.

"В самой середине Москвы лежит Дохлое Чучело.

Однажды в тридцать пятом году оно вдруг село и сказало: Блять! Я блять думаете об этом суки мечтало блять!

Тогда пришел Сталин и застрелил Чучело из пистолета в Хуй. Потому что в этом мире если у кого нет под рукой где-нибудь Хуя, то такого человека все толкают в метро и когда он разговаривает, все зевают и чешут Жопу, а потом палец нюхают и еще окурок ему на штанину выплевывают.

И Чучело с тех пор совсем умерло."

"Потом когда из мавзолея выходить, там еще много разных людей замуровано: и Жданов и Суслов, иЛеонид Ильич Брежнев, и Гагарин и тихий летчик Серегин, любитель домашнего консервирования ипоебаться, неизвестно как угодивший в нахуй ему не нужную Вечность.

Плохо там, плохо. Страшное Чорное место, прости их всех Господи."

"Половина москвичей конечно же сразу часа через три без своих мобильников и палм-пилотов околеет, это понятно. Другая же половина погорюет слегка по квартирке своей в бирюлево, а потом прикроет срам лопухом, откопает на участке самогонный аппарат, еще дедом- покойничком так закопанный, что никакая человеческая бомба не достанет, и заживет наконец как указано: про завтра не думая и про вчера не сокрушаясь. Тихо, скромно. Что выросло - то и выросло. Откусил от дерева и съел."

"В семидесятых годах прошлого века советские ученые много работали над выведением сверхчеловека. Не такого неприятного, как у фашистов, а хорошего советского сверхчеловека, в основном для космических нужд: станция Салют тогда уже довольно сильно разваливалась - то гайка открутится, то телескоп отломится и уплывет в космос, гоняйся там за ним. Поэтому космонавтам постоянно нужно было вылезать наружу что-нибудь подкручивать, привязывать, заклеивать и замазывать, чтобы, например, воздух не выходил. А скафандры были страшно дорогие: миллион тогдашних рублей за один ботинок. Два раза в космос вышел - и выбрасывай скафандр: там рукав порвался, здесь космические лучи дырку проели, не напасешься. Вот и решили вывести специальных людей, которые могут выходить в космос без скафандра."

Как же здесь обойтись без Космоса? Пелевин в "Омон Ра" ведь не обошелся! Трудно представить, как он сумел остановиться на танце клонов летчика Мересьева и не добрался до такой же незыблемой вершины прошлого - Балета Большого Театра.

Pro - это юмор для тех, кто находит смешным скольжение на говне, вместо банановой кожуры. Кто его знает, наверно, это был закономерный этап нашего общего развития. Но сколько можно?

Первое место по версии профессионалов был установлен маяк аморфного и никчемного сборника Льва Усыскина "Чарующий озноб свободы". При отсутствии продуманной структуры, общей концепции сборника, этот автор обладает неоспоримым качеством для любого профессионала - он один из авторов "Нового мира".

Обрывки отрывков. Такое ощущение, что сидишь с большими думами в деревенском сортире и, от нечего делать, читаешь надорванные, недоиспользованные журналы - старые и новые вперемешку. Без начала, без конца, иногда без середины. Слышишь, как разные гады щеколду сорвать норовят: "Ты что, блин, читать туда залезла?" И в самом деле...

Хотя говна тут практически нет, все-таки "Новый мир" это что-то вроде МХАТа времен Татьяны Дорониной. Но при описании девичьего отчаяния без чего нельзя уже обойтись?.. Угадайте с двух раз! Правильно, без жопы. Поскольку не просто мэн герлу пожалел, мы находимся непосредственно внутри практически такого же мощного, как Пелевин, интеллектуала, снисходительно и отрешенно воспринимающего реальность.

"...на Литейном... там ниша такая и кафе - смотрю: сидит себе в углу на корточках, жопой к штукатурке - вроде, плачет... ну, думаю, что добру пропадать - эй, говорю, герла, чего здесь мыкаешься?"

Понятно, что где-то тут же змейкой скользнет намек на тибетские монастыри и т.д.

Русская литература началась не вчера. Нами с Пелевиным она не закончится. И никто еще декретом не отменял ни Чехова, ни Толстого, ни Достоевского... Поэтому самим надо понимать, с каким рылом лезть в этот калашный ряд.

Отсутствие здравого взгляда на жизнь, декларирование цинизма, неумение и нежелание беспристрастно разобраться в собственном прошлом - вовсе не то, на что всегда опиралась и выживала наша литература. У каждого народа его литература выражает его соборность и суммированные мировоззренческие взгляды поколения, отражает время, жизнь общества.

Кто-то серьезно станет возражать по такому безнадежному для судебного разбирательства поводу?..

Закусим вновь одной милой историйкой о судебных исках и разбирательствах. За несколько месяцев до появления движения "Идущие вместе" моя коллега по Самиздату Ольга Ляшенко опубликовала копи-райт будущего романа "Букбекеры и другие". Там были хорошо известные нынче: замены неправильных книг на правильные, унитазы, судебные иски... Для романа о литературе 90-х это было остроумно и смешно. Согласитесь, это вовсе не та идея, которая может носиться в нашем воздухе. После глупой постановки ее набросков в реальности (а сочувствие по этому поводу ей выражал и Максим Мошков), смысл в написании романа о тайном литературном обществе исчез.

Это так, на закуску. О новых технологиях раскрутки. Все раскрутились, всем стало хорошо. А сетевики для того и придуманы, чтобы драть их копи-райты.

Поэтому в contra Пелевину я хотела бы выставить сетевую вещь, напрямую навеянную "Омон Ра". Пусть это станет отрицать ее автор, но давайте здесь обойдемся без его уклончивых пояснений. Собственно, заменить неправильную книгу на правильную. Подумаешь! Вся сегодняшняя литературная критика основана на таком передергивании картишек. Как известно, детективы и женские романы существуют, чтобы красиво оттенять правильность современной книжицы. Только на этом фоне особенно заметны: прекрасный язык, искрометный юмор, интеллигентность автора, который "по-прежнему дарит читателю высшее счастье - попадает в его главные болевые точки так, что становится не больно, а смешно".

Итак, я выставляю свою крапленую картишку - Игорь Пронин "Мао". Обещаю, будет не больно. Аналогии с "Омон Ра" напрашиваются с первых строчек. Но обратите внимание как подается каждая деталь, насколько она уместна, как она помогает найти точку опоры не только в прошлом Мао, в нашем прошлом.

"Я не знаю точно ни дня, ни даже года своего рождения. Я знаю лишь, что мать назвала меня Мао в честь советско-китайской дружбы. При этом она поступила наперекор отцу, который хотел назвать меня Фиделем. Спасибо тебе, мама, мне страшно представить, как бы я провел детство в России с таким именем. Впрочем, мать наверняка поступила так не заботясь обо мне, а желая досадить отцу. Так или иначе, вскоре моя мать исчезла. Отец не мог толком припомнить, когда и как это случилось. Иногда он рассказывал, что она бежала с барабанщиком из ВИА, вспоминал со слезами, как бежал за поездом, потрясая моим младенческим тельцем. В другой раз он проговаривался в пьяном бреду, что застрелил обоих: и мать, и грузинского князя. А то и вовсе говорил, что никакой матери у нас с сестрой никогда не было, что он нашел нас на помойке и скоро вернет обратно - это если мы его не слушались. На самом-то деле отец был (вряд ли он жив теперь) запойным пьяницей и я никогда не доверял его рассказам."

Вот тут я должна сделать небольшое отступление и честно сказать, что Пелевин - действительно очень интеллигентный писатель. В том смысле, что жизнь он знает из массы переработанных им на конечный продукт книжек. Как всякому интеллигентному мальчику, ему всегда хотелось недолго побыть мальчиком плохим. Кстати, я забыла в самом начале предупредить, что интеллигентные мальчики никогда не становятся взрослыми. Если им повезет, они могут стать только интеллигентными писателями.

А Игорь Пронин... он был плохим мальчиком, потом вырос.

Поэтому, простите, милиционеров, т.е. ментов, он знает не как мы с Пелевиным по рассказам "Саша и пистолет" и сериалу "Время встречи изменить нельзя", а, страшно сказать, из жизни.

"Ментов у нас в районе было двое, один с усами, другой без. Они били кого хотели и когда хотели, ведь у них были пистолеты. Я в детстве хотел быть ментом, но потом узнал, что на зоне их опускают."

По точному деталированию оживающей на глазах фантасмагории бытия городского дна мы точно определим и возраст Мао, прочертим абсолютно реальное прошлое и будущее его родителей.

Естественно, что и Мао, не успев толком пожить, загремел в армию. Но не из-за устремлений в Космос и общего омерзения, не по банальной глупости, а из-за ментов. Вот для чего существует каждая деталь в повествовании! Ружье, висящее на стене, должно выстрелить! Ненужная, надуманная деталь у Пелевина вызывает недоверие, а деталь, отработавшая свое по полной, подталкивает нас в омут вымысла.

Пинками погнали меня на призывной пункт. Там некоторые военные сперва хотели отвести меня к врачу, видимо их смутило мое разбитое лицо, но менты заорали на них пьяными голосами, нашли какого-то своего знакомого, такого же отпетого беспредельщика, и судьба моя была решена. Через полчаса я был заперт на ночь вместе с сотней таких же обреченных на военную службу в большом помещении вроде спортзала.

"Когда решение было принято, остальное оказалось несложным", - сообщает нам Пелевин о том, как его герои стали курсантами "Лунного городка при Зарайском краснознаменном летном училище имени Маресьева". Интеллигентный мальчик.

"Мы прошли мимо и оказались у гарнизонного клуба, там, у колонн, толпились приехавшие поступать ребята. Вскоре к нам вышел офицер, назначил кого-то старшим и велел зарегистрироваться в приемной комиссии, а потом идти получать инвентарь", - шутливо живописует далее Пелевин. Правда, хорош? И Диму Горчева всему обучил!

А вот что пишет о первых днях Мао в армии Пронин: "Так мы и жили: ночью пили водку вновь прибывших, днем спали все время, когда не жрали и не торчали в сортире. В общем, мне это житье понравилось - я слышал много интересных рассказов, даже стал задумываться о своей жизни."

"Утром меня и еще нескольких растолкал какой-то пузатый здоровяк-военный, сказал что он - капитан, и мы поедем с ним. Потом мы пошли завтракать, и еды мне досталось много, потому что никто кроме меня есть ее не стал."

Знаете, чего нет у Пронина? Высокомерия, вымученного вымысла, страха перед жизнью... Я знаю, какими картами крыть. Это - бесшабашная, невероятно талантливая книга. Как всякая талантливая вещь она вызывает и улыбку, и грусть, и тоску. Фантастических оборотов в повествовании не меньше, чем в натужной "космической опупее" "Омон Ра", но все к месту, все работает.

Мысли, знаете ли, всякие возникают. Правильные, мировоззренческие, а потому нелегкие мысли. О поколении этих Мао, до которых никаким тетям не было дела, которых потом заставили выживать, а они все жили и жили, даже побывав и в Афгане, и в Небесной Канцелярии... Неинтеллигентные размышления.

"Я стал рассказывать, как мы жили на помойках в Москве, но мне сказали, что это неинтересно и такие истории продаются по копейке. Тогда я рассказал, как сестра меня в армию спровадила, как я служил, и как меня в Афган отправили. Они не поверили было, что можно с самолета упасть и не разбиться, но один из угла сказал, что с его братом тоже так было. Когда я рассказал, как сидел в яме и изучал Коран, другой парень сказал, что эта яма называется "зиндан". И что мне очень повезло, что там было сухо. А еще один сказал, что не верит мне, потому что моджахеды так не поступают. Я на это возразил, что у Цуруля шея до сих пор платком перевязана, и он, этот парень, может сам у него все спросить, когда откинет копыта. Я им все рассказал про Небесную Канцелярию, и они притихли, а потом тот, что в очках повернулся к остальным и что-то им сказал одними губами, а они рассмеялись."

Точность языка героя - это ведь тоже важная деталь. Омка с его солженицинов вызывает почему-то стыдливую жалость, поскольку всем интеллигентным людям часто приходится по большой нужде неумело прикидываться своими в народной среде.

А недоумок Мао, пытающийся поведать нам о своей жизни связно, настолько правдив, что начинаешь злиться на тех, кто что-то говорит про него одними губами. Он - настоящий!

Слабый, выветрившийся запах Той Войны встает эхом, отголоском во всех военных приключениях Мао. Здесь рождается совершенно иная, деятельная, непримиримая обида на жизнь, в которой День Победы утоплен в таком количестве говна, что путь неинтеллигентных Мао непременно пролегает через Небесную Канцелярию.

"...у Цуруля шея до сих пор платком перевязана..."

...и вот если бы вы, вне зависимости от того, кого читал в слух ваш папа пьяным, еще тогда решили бы про себя, что черт с ними, с портянками, лишь бы не быть брехлом, вы не набрасывались бы нынче на одного Пелевина со всеми накопившимися к началу века "pro и contra", а, выпив еще по одной, сказали бы: "Ну, спасибо этому дому! А мы пойдем к другому!"

ССЫЛКИ по тексту:

ТЕНЕТА-2002

http://teneta.rinet.ru/

сетевого жюри

http://teneta.rinet.ru/2002/sb_rassk/net_final.html

профессионалы

http://teneta.rinet.ru/2002/sb_rassk/prof_final.html

"Когда от нас ушли коммунисты"

http://www.litera.ru/slova/gorchev/komm.html

"Мао"

http://zhurnal.lib.ru/m/major_m/1mao.shtml

"Идущие вместе"