Надежный источник информации
Была у меня приписка к одной из недавних статей о себе-любимой. Дело в том, что в середине 90-х моё сосуществование с окружающим миром было устроено по таким правилам, которые пытаются выстроить в отношении меня и сейчас. Только вот спохватились все наши мыслители совремённости слишком поздно, в первоначальных их планах не был учтен технический прогресс.
Сразу оговорюсь, что имею в виду парадоксальную ситуацию, в которой оказалась Россия (тогда еще СССР) накануне государственного переворота. Благодаря многолетнему идеологическому давилову, страна впервые за всю историю вступила в переломный момент истории без нормальной большой прозы. Причем, этот кризис накладывался на многолетний читательский голод не только в серьезной, но и в жанровой литературе.
Таким образом, лавка «пищи духовной» оказалась пуста. Прежние «литераторы» и пучком стоили недорого, а неудовлетворенный потребительский спрос — это огромные деньги. Начались войны за издательства, за «бренды»…
В те далекие и не слишком сытые 90-е годы, находясь в отпуске по уходу за ребенком, я вела бухгалтерию множества фирм, занималась проектированием, оценкой, девелопментом… В том числе писала на заказ диссертации на любые темы, включая литературоведческие. Без каких-либо филологических планов на будущее. Сразу скажу, что именно за филологические диссертации я не получила ни копейки. Напротив, получила скандалы и истерики. Хотя даже гипотетически не предполагала подобной реакции.
Да и кто мог предположить, что мне, кандидату технических наук, имеющей нормальную востребованную профессию, вдруг придется писать филологические диссертации «для общего развития» двум никчемным обсевкам рода человеческого? Тогда я хорошо поняла, что филология — это вид образованщины, но не профессия.
Возможно, такое видоизменение произошло именно в советский период, когда власти испытывали необходимость в качественной «идеологической обработке», приравняв в оплате всех бормотологов к нормальным людям. И как только писателей посадили на хорошее государственное обеспечение, литература стала мгновенно хиреть. От подобного торжества «принципов партийности в литературе» общество не получило на выходе ни одного образа «нашего современника», пережившего своего создателя.
Причем, неважно — проповедовал писучий двуногий принципы партийности или выступает против них. В любом случае он на этом фоне «социальной справдливости» проникался рядом куда более живучих принципов, которые уже никогда не дадут ему отличить божий дар — от яичницы.
Итак, два моих маасковских заказчика были не слишком приятными людьми. Стараться для таких и не стоило. Для достаточно проблемного времени середины 90-х они были слишком сытыми и беззаботными, чтобы, платить через посредников за написание филологических диссертаций. Впрочем, и для меня это было время внезапно возросшей на фоне компьютеризации производительности труда. То, на что раньше я бы потратила полгода, — теперь я могла сделать за три недели, без особого напряжения.
Зато руководителями у них были, конечно, самые маститые и, соответственно, старенькие профессора, начинавшие свою деятельность в 30-х, знавшие еще старую императорскую профессуру. И, как ни странно, у этих людей были немного иные принципы, далекие от принципов партийности, с легкостью воспринимаемыми и нынешними «свободно мыслящими» бормотологами.
Писать, зная, что твою работу не просто пропихнут, как своё наболевшее, но при этом внимательно прочтут люди далеко не последнего разлива, — признаюсь, было для меня весьма лестным. Полагая, что уж эти диссертации (сразу после занудной докторской по мукомольным агрегатам) я напишу на подъеме, заранее предвкушала глубокую благодарность и денежную надбавку. Но главное, мне хотелось очень услышать мнение этих самых профессоров. Сами знаете, какое.
Но я неверно оценила потенциал кадров, жестко воспринявших методические основы имперских традиций. Вообще я полагала, что это филологические старичье уже оглохло и ослепло, а за аспирантское продуктовое подношение — в наше беспринципное время — вполне готово поступится остатними принципами, как не столь давно без боя сдало принцип партийности.
Так вот обе мои работы были безжалостно отклонены с бурными выступлениями и криками, что никогда при их жизни они не допустят такое в филологию. Один даже палкой в пол соседям стучал. Но в этом плане речь ведь шла не обо мне, а об их никчемных аспирантах.
Впрочем, обо мне старички тоже орали, зачитывали цитаты и зверски потом буровили оплывшие сытые физиономии желающих порадеть на почве романо-германской филологии в контексте истории, культуры и языкознания.
Истерические отчеты посредников о литературоведческих разборках моих исследований произвели на меня неизгладимое впечатление. Спустя годы, я даже приобрела несколько монографий этих ценителей моего творчества. Один уже точно умер, а другой пока вроде бы живой. Я даже на некоторое время задумалась… может, филология это… типа… действительно наука? Но уж точно не в осовремененном варианте, так что не стоит и расстраиваться по поводу.
Профессора жестко заявили своим аспирантам (а это было чревато для них тем же, чем оказалось чреватым для меня — потерей существенного приработка), что работы их несамостоятельные, полностью списаны с какого-то очень известного философа и литературоведа, предположительно переведенного кем-то из русских эмигрантов первой волны.
Они, конечно, по лондонам-парижам кататься не имеют возможности, чтобы рыться там в развалах, изучить все, что издавалось на русском в период «холодной войны», но все же не раз выезжали за рубеж, имеют некоторую известность, чтобы подставляться подобным образом.
На требование немедленно признаться с кого списана эта работа — аспиранты, конечно, ответили невнятным мычанием. Ни я их, ни они меня не знали. Да и оравшие мне все это посредники были уверены, что я из пакости отсканировала кое-что из своей обширной библиотеки, собирать которую начал еще мой дед.
* * *
Будете очень удивлены, но с 1890-х годов услуга «Книга-почтой» в «неграмотной лапотной России» была сопоставима по масштабам с сегодняшним интернетом. И пользовались ею не только ненавистные малограмотной местечковой шпане «аристократы».
Вот сколько сегодня приходит в инет «почитать», приблизительно столько же тащилось на подводах в ближайшую станицу, чтобы получить отнюдь не «Искру», а «Отечественные записки», новинки по растениеводству, животноводству и мелиорации. А уж далее — что там кому на почте впарят сетевым маркетингом.
У деда, кстати, был и «Анти-Дюринг», купленный им по практическим соображениям: самого Дюринга никто по хуторам не рассылал, а тут была возможность долгими зимними вечерами ознакомиться с обоими. Раз «Анти-Дюринг», значит, и о первом расскажут перед тем, как обгадить. Но что-то у него не покатило с «Анти-Дюрингом», резко не понравились оба.
Такие непонравившиеся книги заканчивали существование на небольшом пригорке на нашем базу, где дед соорудил огромный удобный сортир. Внутри помещался старый деревянный диван с дыркой посредине и множеством полок, на котором нашли последнее пристанище все добравшиеся до нашего хутора анти-дюринги. Устроишься, бывало, с комфортом и чувством единения с природой, вытащишь какую-нибудь книжку без начала и начинаешь неспешно приобщаться к цивилизации, толком не зная автора, стараясь вникнуть, за что же дед отправил его в бессрочную ссылку.
Но про то, что я написала, ни у деда, ни у отца тем более — книжек не было. Пока я это писала, у меня стоял перед глазами наш хуторской лежак с дыркой. Вообще как-то старалась написать так, чтобы не оказаться там без начала и конца на дубовой полке. Но, полагаю, дед бы точно… того. Невзирая на анти-дюринги.
«Вы хотите сказать, что внезапно выработали великолепный неподражаемый стиль? Ваша речь стала образной, афористичной, а язык — безупречным?» — это не из сегодняшних язвительных уколов местечковых анонимов, которые никогда не почувствуют русский во всем многообразии этого удивительного явления. Это казали те, для кого не «прервалась связь времен».
Оба профессора требовали назвать им очень известное имя. Они полагали, что даже хорошо знают автора, но не знакомы именно с теми его работами, которые беззастенчиво были украдены аспирантами. Однако им было интересно в чисто научном плане раскрыть новые грани его творчества. Оба профессора были уверены, что кто-то из их коллег уже знаком с этими работами, поэтому не преминет воспользоваться ситуацией, чтобы на закате карьеры обвинить руководителей этих аспирантов в невежестве и плагиате.
Один высказал убеждение, что представленное ему исследование принадлежит Николаю Бердяеву, написанное им в эмиграции, пока мало известное в России. В сущности, с этого момента я и начала читать Бердяева более осмысленно и глубоко, действительно находя много общего в мировоззрении. Но, к сожалению, ничего о западной драматургии начала 19-го века Бердяев не написал. Некогда ему было очень.
«Судя по представленной работе, вы чувствуете особую близость со всеми мыслителями прошлого, ответственность за судьбы мира, по примеру немецких романтиков проникшись мессианством. Ваш уровень мировоззрения ни с того, ни с сего поднялся до пророчеств и предвидения, а философская глубина выводов — до лучших образцов философской мысли?» — издевательски передавали мне язвительное мнение другого маститого филолога, по книжке которого о литературном образе в чем-то там — продвинутая абитура СССР готовилась к сочинениям на вступительных экзаменах в самые известные вузы.
* * *
Как уже говорила, оплаты я, конечно, за такое издевательство не получила. Зато мне всё передали слово в слово, поскольку были уверены в моем нахальном плагиате, а вовсе не в том, что я внезапно поднялась до высот предвидения и мессианства. В этот момент и в самой литературе пошли бурные «стилизации» и «нарезки в окрошку», тут же подхваченные и возвеличенные армией филолухов, не сумевших вовремя ликвидировать компьютерную безграмотность.
Они не соображали, как это молоденький не очень начитанный мальчик «так тонко» начинает подражать стилю советской литературы 20-х, «точно передавая ощущение и сам дух ушедшей эпохи». А легко! Юным гением берется несколько текстов, прямо поверху царапается нечто «своё-пережитое» — и «дух эпохи» никуда не денется.
В этот момент весьма слабых представлений о новых технических возможностях у большинства недоразвитых «критиков» — на общее обозрение выходит множество «военизированных» с помощью компьютера графоманов. Идет волна не просто посредственности, но нагло обманывающей читателя серости. Ах, как это Акунин все тонко стилизовал! Как это местами похоже на Достоевского… и еще на кого-то… А о том, что можно под кого угодно со сканером «стилизоваться» — ни разу не слыхали? Вот только образа под кальку не создать, уж не говоря об остальных отличиях настоящей литературы.
И как при этом выглядит ложь Донцовой, что она ежедневно пишет вручную по 15 страниц текста, все руки до кровавых мозолей исписала? Она раньше никогда не печатала на пишущей машинке? Даже, работая за границей секретарем? Или кто-то не в курсе, куда сегодня посылают «на практику» студенток-филологов и чем они на этой «практике» занимаются?
Но теперь-то отчетливо видно, что из себя представляют все эти наши «критики» и «литературоведы», пропустившие того же Пелевина, у которого при нарезке чужого не сформировалось даже признаков собственного стиля. А ведь это время — намеренного обрушения нравственных принципов, причем, до такой степени, что иногда казалось — верх и низ навсегда поменялись местами.
Разве Набоков, имеющий выхолощенный русский усердного пятиклассника, с полным отсутствием в мировоззрении здорового нравственного начала, что ненормально для взрослого мужчины, — не из того же флакона? А эта бледная немочь Бгодский с торопливой шепелявой скороговоркой?.. Я даже не поминаю о том времени, когда все филолухи дружно выстроились за вором Мишей Шишкиным, поскольку он по швейцариям отирался, много в нравственности преуспел.
Извините, но мой выход уже в качестве писателя — стал отличной проверкой для всех филолухов, своеобразным «запретом на профессию». Не знаю, у кого они свои диссертации заказывали, но намного гаже, если они писали их самостоятельно, «прямо из головы».
Если меня признали их киты, олицетворявшие смысл их профессии, — неинициированной, они должны были немедленно признать меня так, как признало большинство не столь заинтересованных в литературных компьютерных дебилках их коллег.
Это «непризнание» — четко выявляет все грани душевной нечистоплотности и недоразвитости. В особенности, на фоне того, что таки получило «общественное признание».
Можете проверить этот тезис на любом своем знакомом. Я с самого начала удивлялась, что мои вещи вообще не даются подобным людям, они как-то сами выбирают себе читателя. То есть, с одной стороны, конечно, плохо, что вещи не пришли широким фронтом вовремя ко всем, кто еще способен воспринимать «Живое слово». У меня в детстве было несколько таких хрестоматий русской литературы. Лишь на своих текстах после инициации я поняла, что такое это самое «живое слово». Оно немедленно начинает жить само по себе, если выполнены все строгие каноны его создания.
* * *
Эти небольшие экскурсы в свою литературоведческую деятельность я выкинула как «ненужный обременительный фрагмент» из статьи, где они действительно смотрелись эклектикой… ну, каким-то не слишком уместным «а вот еще случай был!» на достаточно серьезной теме.
Но, когда меня вдруг тянет нечто такое написать, всегда думаешь, кому же это понадобилось? Оказывается, есть желающие поговорить и об «изьмах» в искусстве.
Правда, пока нет желающих рассмотреть непредвзято букет последствий от «формализма», «модернизма», «постреализма» и прочих «изьмов» последних лет в литературе, включая дикое нашествие фэнтазеров, фантастов, детективщиков, стилизаторов и чисто «женских движений» — с одним творчески кредо «Пипл схавает!»
Не знаю, помнит ли кто-то прорывы Курицина к новым культурным иерархиям, как, впрочем, и самого Курицина. Но я-то его знаю хорошо. Последним его «прорывом» стал ночной вояж в Ижевск, когда его с парочкой местечковых прорывальщиков попросили среди ночи открыть тут у нас «столицу культуры Поволожья». Со вполне прозрачной целью — дать мне адекватный ответ на мои статьи.
Культурно ли само по себе было это явление? Конечно, нет. «Поиски новых культурных ценностей» — это всегда процесс разрушения незыблемых сокровищ культуры. А с литературой… до такого докатились, что ни одному слову не верится. Поскольку долгие годы «культура» прикрывает хамство и уголовщину, двойные стандарты и безнравственность.
Возглавляет этот разрушительный процесс, естественно, местечковая шушера, подсовывая нечитаемое на русском барахло из «нарезки в окрошку» и «потоков сознания» — в качестве «вершин творчества для избранных». Для продвинутых — полки «Лидер продаж» в специализированных магазинах, а для рядовых — полки у кассы в супермаркетах. Там ничего личного, просто бизнес, в котором завязаны все родные-знакомые.
Разве не удивительно, что при падении продаж на все издаваемую макулатуру — вдруг выходит мэр Москвы Лужков со своей сильно начитанной физиономией уголовного пахана и начинает орать, что стенды с книгами теперь надо ставить повсюду… хоть на Арбате, хоть в супермаркетах.
Совершенно нет у московского мэра привычки к углубленному чтению. С издаваемыми сегодня анти-дюрингами надо начинать с общественных уборных. Чтоб народ там не героином ширялся, а аналогичного действия опиумом для народа.
* * *
Интересно, что каждый раз о своем неудачном прорыве в романо-германскую филологию я вспоминаю… накануне атаки. Нечто вроде проверки готовности. Все же в этом плане я очень благодарна нормальной профессуре, они тогда сделали мне хорошую прививку от местечкового хамства.
Только убираю эти профессорские воспоминанья из текста, так получаю «спасибо за всё!».
sol289| 28 Апр 2009 в 17:40
Потомки ведь взглянут на это с иных позиций. Вряд ли им будут интересны чьи-то анонимные комментарии в моем блоге. Для них имена путина-медведева будут значить имено то, что я скажу.
врядли потомкам вообще будет интересен ваш блог. вы не достоевский, чтобы потомки читали ваш дневник писателя.
Зайчику известно, что был када-та такой писатель Достоевский, против которого Дедюхова вякнуть не посмеет. Но ему явно неизвестно, чем именно запомнился дневник Федора Михайловича не только современникам, он и оказался дорогим своевременным подарком для потомков.
Мы видим потомка родителей, уже проживших жизнь без Достоевского. Их потомок еще знает его фамилию, однако общий уровень развития такой, что вряд ли его дети будут знать, кто такой Достоевский. Но он не понимает, что сам называет причину, по которой для его личных потомков я буду куда более памятным артефактом ушедшей эпохи.
В моем дневнике, конечно, мне приходится поднимать куда более широкий спектр проблем, но основную идею дневника Федора Михайловича Достоевского — я периодически продолжаю и обновляю, поскольку именно мне пришлось отбивать этого писателя от съехавших катушек местечковых «ценителей» его творчества.
И ни одно филологичесое убожество, начиная с Наталии Ивановой, которая кормится на этом имени, поскольку больше ничего не умеет, а других имен не знает, — не вышло на защиту русского прозаика. И было ведь это не на сайте «Семь сорок», где пытались сделать обрезание Куприну, Бунину и другим, а прямо в «Русском журнале», где и эта самая Иванова печатается, причем, на форуме, где подвизался ее «коллега» Дмитрий Быков.
Я, конечно, не знаю, как можно, будучи официальным тонким исследователем Достоевского, — одновременно считать таких как Быков, Славникова и прочие — «писателями»?.. Филологические интересы в этом случае должны быть безразмерными, как бязевые рейтузы.
Не совсем типа «элита», но ведь пытаются. А тут, кстати, литература умерла, общество пока на этот «futurum» не реагирует… Я, конечно, не самый тонкий ценитель Достоевского, но не могу себе представить, будто подобный ценитель может сидеть и многословно бухтеть нечто про культуру, «несчастный народ» и совок… на каком-то отвратительном партийном сборище. Меня никуда не пригласят, не посмеют. А эта — куда угодно тащится, и Федора Михайловича повсюду пытается чучелкой пристроить.
Но если ты живешь за счет Достоевского, а других прозрачных источников дохода, кроме «исследования творчества великого русского писателя», не имеешь, то насколько безнравственным человеком надо быть, чтобы не выйти тогда отстоять его честное имя? Чтобы после Славникову и Быкова в «futurum» записывать?
Понятно, что любой, кто случайно раскрывает «Идиота», неожиданно для себя втягивается в чтение — и уже не может оторваться от этих бредовых фантасмагорических сцен, маятником качаясь из одной крайности в другую, испытывая на прочность вестибулярный аппарат нравственности, — становится «исследователем творчества Достоевского» абсолютно безвозмездно.
Вряд ли в этот момент кто-то испытал необходимость в пояснениях Наталии Ивановой, ссылочку на образчик потока сознания которой в общем контексте — я дала выше. Конечно, имею в виду тех, кто просто читал Достоевского, а не «читал-читал, всё читал».
Но здесь вопрос-то особый! Мы имеем дело с конкретным литературным падальщиком, который должен был в данный момент оторваться от хладного трупа прозаика и перестать жевать. Дама, рассуждающая о культуре «несчастного народа», не сможет отвертеться, будто не знала о предполагаемой посмертной экзекуции Достоевскому, поскольку мне, в качестве «последнего аргумента», когда доутюживала окопы противника, было передано ее неодобрение. Что-то про мой «плебейский стиль». У кого чего болит, у того это и чешется.
Не на народ надо кивать, а отвечать за то, что при тебе русская литература внезапно приказала долго жить. И не совок здесь виновен, а то, что не следовало из Достоевского делать чучело и уродов за собою тащить. Наталии Ивановой и остальным надо давно озаботиться тем, что было сделано ими лично.
Рассуждения о моем стиле монопольно принадлежат двум очень известным филологам, против которых Наталия Иванова все равно, что моська супротив сразу двух слонов. Или мамонтов? Неважно. Да и стиль в большой русской прозе — вторичен, играет подчиненную роль. Написать русский роман — это ведь не филологические сопли о народной культуре жевать, здесь головой соображать надо.
Но все молчат, когда некий еврейчик «Александр Бланк» начинает запросто поносить Достоевского. Как же, ему можно, у него от холокоста нервы слабые. Александр выступил за жесткую цензуру дневников писателя, где он подробно рассматривает «идею жидовскую». А что, кому-то из присутствующих могут нравиться подобные «идеи»? Или сейчас мы, во главе с Наталией Ивановой, дружно бросим прозаика, желавшего нам только хорошего — на растерзание осатаневшим местечковым хамам?
Не в добрый час решил Александр Бланк устроить публичную экзекуцию Достоевскому за «антисемитизм». Нанялся им Достоевский в «семитах» ходить. Но на жестких допросах выяснилось, что до моего появления на форумах РЖ успели «антисемитировать» Пушкина («проклятый жид, презренный Соломон») и Гоголя (за всего «Тараса Бульбу»). И стиль этих местечковых стилизаторов тогда у Наталии Ивановой никакого неприятия не вызвал.
* * *
И после достаточно неприятных воспоминаний про Наталию Иванову, навеянных попыткой обрубить руки-ноги и голову на прокрустовом ложе для сравнения с Достоевским, — вчера случайно нажимаю на кнопку, уж совершенно случайно, посольку на канале со странным при местечковом засилье названием «Культура» — идет «Культурная революция» при участии Швыдкого. На сцене сидят Наталия Иванова и вездесущий Дмитрий Быков. За неимением других революций, эти господа затеяли культурное перепихивание задницами с народом по поводу одиозного местечкового тезиса «Искусство пгинадлежит нагоду!»
Для начала отмечу внутреннее отсутствие культуры и просто трамвайное хамство этого самого ленинского шедерва в области изобретения пролетарских афоризмов. С тезисом «Искусство принадлежит народу!» — хорошо хлеб грабить, вазончики работы Фаберже по карманам тырить, иконы из окладов вышибать и перочинным ножиком полотна Маковского с подрамников срезать. Так для того сие и декларировалось! Какой-то иной, более глубокий смысл из этого тезиса наковырять сегодня проблематично. На одну передачу Швыдкому хватит, чтоб публично посетовать, насколько пьющий некультурный народ попался сегодняшним творцам.
…Даже сейчас я пишу вовсе не «для народа». А уж, как только речь заходит об искусстве, — изначально никакого соучастия «народа» в таком индивидуальном процессе не предполагается по умолчанию. Поначалу искусство принадлежит лишь одному творцу, и лишь со временем постепенно обрастает сотворчеством душ — индивидуальным, хаотическим и неорганизованным образом.
В этом процессе заранее не считается то, что нарастет «на профессиональной основе» от филолухов типа Наталии Ивановой, которые лезут чуть ли не в соавторы по слабости душевной, а не от ее широты.
* * *
Сожалею, но вряд ли сегодня кому-то в жизни классика русской литературы может являться большой опорой без нормальной современной прозы. Русская проза — это, прежде всего, анализ современности. Русский роман вообще всегда рассматривает излом в жизни человека и общества. С этой точки зрения, как раз народ со всеми своим прибамбасами и «сложными жизненными ситуациями» принадлежит искусству и является его предметом исследования.
Сидят вчера идиоты в телевизоре и рассуждают, что типа кто-то ведь творит, чтоб не за здоров-живешь принадлежать народу. А если просто принадлежишь к народу, а творишь искусство, тогда как? Дожидаться, пока выйдет очередная наталия иванова, которая за деньги растолкует, где у меня — вымя, а где филейная часть, чтоб народу было проще искусство потреблять? Нет, вопрос после славниковых-быковых будет куда более принципиальным.
Искусство — оно служит для познания жизни, обретения ее смысла. Но только теми, кто в этом нуждается. Замечу, что филологическое существование считаю постыдным и бессмысленным, а значит — безнравственным.
Народу, прежде всего, должен принадлежать производительный труд каждого члена общества. Конечно, оплачиваемый уж не как путин-медведев очередную МРОТ придумают. В России, в отличие от других недоразвитых стран, есть нормальные, научно обоснованные методики нормирования труда.
Все, что следует относить к искусству — возникает неисповедимыми путями и всегда будет оплачено. А кто заплатит, тому оно и будет принадлежать по-настоящему. Но с большой прозой сложнее — это визитная карточка нации.
Нет, если кто-то желает, чтобы его, как нацию в этом виде искусства представляли Швыдкой и Дима Быков — так я возражать не стану. Но категорически возражаю, если кто решит, будто его представителем является Достоевский. Нет-нет, именно то, за что оплачено лично. Достоевский хоть и обижался, что ему платили за лист на 60 рублей меньше, чем Льву Толстому, но заплатили за все, включая карточные долги. Наше поколение здесь уже ни при чем.
А при нас с Акуниным расплатились? Отлично! Пусть будет Акунин, Пелевин и даже Набоков, хотя ни одному поколению нации в России до нынешнего контингента — не пришло бы в голову счесть такое «литературой».
Хорошо ведь, когда мирно, не передравшись особо, после очередного «литературного конкурса» — вся пишущая шатия едет с «творческим отчетом» в Израиль. Но, помилуйте, при чем здесь… Достоевский? Если я этим уродам не могла доказать, что большая проза на русском не пишется без любви к России, а они мне не поверили! Так что им мог доказать Достоевский?
Кстати, говоря о преемственности, надо отметить, что Достоевскому эпитафию сказал Лесков. Вот Лескова и чистите под Достоевским. А после него было много чего на фоне местечковых анти-дюрингов.
Если уж меня решили с кем-то равнять, то мерки надо с других снимать, время на месте не стоит, а русский роман развивается непрерывно. К тому же, я не «стилизатор», а синтезатор. Роман — это всегда настоящее, остро актуальное! Это не про картонного фандорина, замаринованного в собственном соку.
* * *
Тем не менее, среди всяческих выступлений на канале, где пора вводить раздел «Паноптикум», было любопытно просмотреть, как будет изворачиваться Чингиз Айтматов под прямыми вопросами о его молчании сразу же после верховной отмены принципов партийности в литературе.
Нет, мне всегда нравились вещи Айтматова, за исключение последних и «наиболее глубоких», когда его разнесло в пафос и тягомотину. В результате человек пропустил парочку хороших ударов, не приметил, как из «наиболее выдающего» стал «не пришей, ни пристебай».
Такое, конечно, киргизу — как с гуся вода, но все же не русскому прозаику, епсель-мопсель. В Европу его послали от Киргизии, поскольку больше некого. А он и растерялси… До сих пор сам не понял: были ли положительными шесть десятков лет, которых уже не пережить, или все же он свою «живую жизнь насущную» типа… обеднил.
Да, как только для русского романа началась работа, пошел перелом, надо все анализировать, вязать ванты времен, поднимать паруса и готовиться на абордаж — так все народные нравственные киргизские принципы куда-то улетучились. Оно проще в Союзе писателей СССР премии получать. Там точно все лишь приобретается, ничего не обедняется. Здрасти, родимый совок! Но это в точности такой же совок — как Наталия Иванова, Швыдкой, Быков, Набоков, Пелевин… это все — совок!
С Айтматовым меня роднит то, что он тоже уже не может писать на родном языке после Великого и Могучего. Пишет только на русском, а уж потом его переводят на родной польск… брр… киргизский. А тут такая петрушка… Основной читатель у этого писателя был отнюдь не киргизской национальности. Ну, и как же не растеряться, если теперь и не поймешь: кто мы?.. где мы?..
Эту литературу остановить невозможно, это всемирное явление. Она так и будет, видимо, двигаться. Но из тысячи тысяч попыток, экспериментов появится нечто главное, достигшее своего нового уровня. Это будет открытием. Но кто, когда и как — предсказать трудно. Но если совсем ничего не делать, всем отвернуться, сказать, что все это недостойно, все это барахло, все это отвратительно, — тоже не совсем правильно будет. Надо, идя через эти тяготы и трудности, искать то, что достойно человека.
И явление-то сложное, да вдобавок многоликое, а открытия предсказывать каждому киргизу тяжело. Хорошо умеют киргизы только двигаться! Куда и зачем — они постигают в самом процессе движенья. Можно честно сказать — дерьмо нынче, а не литература. Прям, барахло. Только это же не совсем правильно.
Меня это осторожное нацменовское «не совсем правильно» — всегда умиляло в азиатских аспирантах шефа. Их раскатают под орех, а они признаки жизни как раз проявляют этим «не совсем правильно».
А как правильно-то? Нести свои тяготы вместе с жирным уродом Димой Быковым и извращенцем Набоковым? А они с нами какие тяготы разделили? Или человека более достойно — когда такое барахло «развивается до литературы» прямиком у тебя на макушке?
Русская литература работает! Ей по растерянностям бродить некогда. И не надо про «сейчас многолика» и «каждый пишущий»! Вопрос ведь был в другом: с какой стати господин Айтматов оставил свой окоп? С какой стати все остальные — либо заткнулись, либо понесли чушь несусветную? От растерянности? Нет, от трусости и подлости, которых в каждом довольно, да только поддаются им далеко не все.
Но раз уж решил писать героические киргизские эпосы, то уж будь добр, держи планку, когда твоим читателям нужна опора. Куда растеряться-то решили? Верх остался верхом, а низ — низом. Добро — всегда добро, даже если ему никто не служит, а зло — всегда зло, даже если все вокруг кажутся злыми и решили искать «новые культурные иерархии». По-русски надо говорить! По-русски!
* * *
Не стану загадывать, кто там будет любезен народу, кто типа чего-то лирой пробуждал. Всегда говорила, что не плохой или хороший писатель, а на текущий момент единственный. Ведь все в жизни устроено против того, чтобы я писала. Всем было бы спокойнее, если бы я не писала. Поэтому надеюсь, что наши потомкам когда-нибудь будет интересно почитать не только своих современников, которые будут обладать еще большими техническими возможностями. Если, конечно, им не будет противно брать в руки книгу на русском.
Согласитесь, что одно дело русская классическая литература — на приправу к ток-шоу Швыдкова с дебильными темами на «просто поболтать» и бубниловом «футуромов». В этом случае от литературы уже никакого прока.
А другое дело, когда она идет приправой к этому блогу, да еще в процессе усиленного становления и формирования личности, без оглядки на быдло «несчастного народа», столь хорошо изображаемого Наталией Ивановой.
Все же я куда лучше могу объяснить многие вещи в русской литературе. Столько узелков приходится восстанавливать после этих «растеряшек». А все почему? Потому что, когда у них было много свободного времени на то, чтобы подготовиться к атаке, — они предпочитали ходить строем, держась за скакалочку воспиталя из Политбюро ЦК КПСС. Вот и выясняется, кто больше в совковом мышлении виновен: несчастный народ, киргизский дипломат Айтматов или большая ценительница Достоевского, решившая жить с ним в веках, Наталия Иванова…
Все же лично я с отчетами по Израилям не моталась, не лгала, никуда не терялась, не путала верх с низом. Всегда имела нормальную профессию и честно работала. Поэтому навсегда останусь уж ежели и не писателем, на что мне крайне брезгливо претендовать на нынешнем сером фоне, то, во всяком случае, — «надежным источником информации».