Прогулки с Вергилием
Аннотация: Заметки о сетевой "голубой" прозе, опубликовано в "Русском журнале", 2003
Говорил Аристотель Платону:
"Не по совести, а по закону
Надо жить и любить!"
А Платон: "Так и быть, —
Ты нагнись, да держись за колонну"
Из сетевых лимериков
Эту литературу можно свысока критиковать и не принимать, можно демонстративно зажимать нос, можно проявлять "понимание" и находить "общечеловеческое", можно успешно наживаться на интересе к ней... Нельзя лишь одного, пожалуй — отрицать ее существования. Вообще-то давно хотелось рассказать о творчестве одного из победителей Тенет-2002 Валерия Бондаренко. Но, к сожалению, это невозможно сделать в отрыве от явления. Поговорить серьезно, не столь пунктирно, как это предпочитают делать мужчины по вполне понятным соображениям.
В период работы Тенет-2002 мне довелось выступить координатором конкурса сочинений "Как я провел Лето-2002" в Самиздате. Начиная организационную работу, я имела в виду некоторых людей, в которых нисколько не сомневалась и долгое время считала друзьями.
И поначалу вроде бы мы отлично понимали друг друга. Однако именно с одним из них меня ожидал неприятный сюрприз. Нет, он вовсе не оказался голубым, как вы могли подумать по заявленной теме. Скорее, обычным мужчиной. Вполне гетеросексуальным.
Все детали мы предварительно обговорили с ним по мылу, но, выйдя в конкурсный раздел, он принялся публично задавать мне "скользкие" вопросы на счет призов, игриво, но жестко настаивая на их денежном эквиваленте в у.е. Я была не рада, что обратилась к нему. В конце концов мне пришлось под его давлением и при длительной торговле пообещать довольно большой для меня призовой фонд в у.е. Сделала я это не из купеческих замашек, а элементарно спасовав перед мужским напором, доводами, логическими рассуждениями... Как говорится, не я первая. Если бы дамы не пасовали перед мужским напором, человечество давно бы прекратило свое существование.
Переписка наша расстроилась. Я потеряла к ней интерес, поскольку сразу же возникли проблемы по финансовому обеспечению собственных публичных заявлений.
Поэтому меня уже не выбила из колеи первая конкурсная заявка. Я поняла, что с легкой руки моего меркантильного товарища по цеху, этот конкурс станет крестом на могиле жалких останков моей репутации.
Рассказ Евгения Кончаловского "Стань охапкой соломы" повествовал о чудных летних днях на природе, когда одному дяденьке за просто так удалось совратить малолетнего.
Незадолго до этого я сама спрашивала в гостевой повести Валерия Бондаренко "Фенька", хорошо ли им было с номинатором, когда они номинировались на Тенета? Уточнив, кстати, так ли это называется нынче? Я не сильна в специфической терминологии.
При номинировании на конкурс "Стань охапкой соломы" мне было ни хорошо, ни плохо. До фонаря.
Не касаясь сюжета, скажу, что рассказ написан вполне профессионально. Отклонять его не было никаких литературных причин. Каждый абзац рассказа изящно и нарочито начинался с буквы "с", поэтому на конкурсе его тут же символично окрестили по аббревиатуре наименования — "sоs".
О форме голубой прозы, как правило, отличающейся прекрасным стилем, а зачастую и подчеркнутым эстетством - также ничего плохого сказать не могу. Хотя проза эта очень разная, начиная с "мрачного советского пидара", одного из предтеч концептуализма Евгения Харитонова; Ярослава Могутина с его эпатажными штуками, того же Эдуарда Лимонова с его ностальгией по СССР и натянутой мускулинностью... Туда же засунем и диковинного Андрея Булкина, пишущего совершенно безграмотно, но удивительно мягко и органично. Но, боже мой, там есть и Александр Ильянен, утонченный эстет, балансирующий на грани поэзии, потока сознания и эссеистики...
Я женщина бережливая, решила, раз Женя первым подскочил — нехай будет. Но теперь уже меня ожидала до краев полная желчью и сарказмом чаша народного гнева. Так что вполне представляю, какие "поздравления" получал по емеле номинатор Валерия Бондаренко Юрий Рудис.
Объявленный призовой фонд возбудил в моих коллегах нездоровую страсть к легкой наживе. Отступить назад и сдать позиции мне давали. Сквозь гвалд, ругань, треск я слышала настойчивый вопрос: "Остап Ибрагимыч, а когда мы будем делить наши деньги?.."
Однако вернемся от наших простых гетеро/делишек к сути.
Рассказ "Стань охапкой соломы" написан с почти безумной эмоциональностью. Слышны малейшие нюансы галопирующего изменения настроения главного героя. Но самое странное, что рассказ вовсе не про то, как здорово и круто быть гомосексуалистом. Почти в каждом по-человечески высоком, пронзительном рассказе геев есть непременно одна точка отсчета, где авторы и их герои ставят кровавую зарубку для себя: вот оно — настоящее, а здесь оно уже закончилось. И в Женином рассказе мы вновь и вновь прокручиваем страшное кино картин детского дома, где его герой впервые не был изнасилован, а сознательно отдался "красивому высокому парню" за эрзац любви и ласки, за первый поцелуй в губы.
"странный это был разговор. Вернее, о странностях нашей жизни. Кто их придумывает для нас, а главное, зачем? Какой прок от этого вечному придумщику? А нам, людям? Почему сегодня, сейчас именно мы — детдомовец Слава и журналист Сергей столкнулись здесь ночью?"
"Сергей всё говорил, говорил, дымя сигаретой, а я слушал и лишь виновато пожимал плечами. Сухой комок застрял в горле, мешая дышать. Я вспомнил родителей, которые торопились на тот злополучный автобус. Они безнадёжно опаздывали. Мама предлагала ехать следующим рейсом. Но отец не согласился. А через полчаса на железнодорожном переезде в автобус врезался скорый поезд. А ведь всё могло быть иначе... Слёзы брызнули из глаз предательским бисером. Я закрыл лицо ладонями и беззвучно заплакал."
У Жени этот момент перехода в иное качество выделен крошечной деталькой — гибнущим ангелом: "стерилизованный ангел захрипел, распластавшись на вытоптанной сапогами земле." Заметьте, не падший ангел, а подыхающий.
Закольцовка сюжета выполнена почти неприметно. Мы шаг за шагом спускаемся неосвещенными закоулками собственной души на манящий светлячок сладкой приманки настоящего... любви. Сыр в мышеловке. Все мы задним умом богаты. Это потом мы скажем, что все знали с самого начала. Но сейчас мы досадливо отмахиваемся от удавки уже знакомых нам ситуаций. Все повторяется, здесь мы уже были, но... мы спускаемся дальше. И у еврейского мальчика Вани "отец попал под израильский автомобиль. Его жена срочно вылетела на историческую родину."
"сливочно-шоколадной плоти: от кончиков пальцев на ногах до чёрной кудрявой макушки". Молодость создана для любви. Как эстетично и легко любить молодость. Чужую. Невинную. Только вот любят...душой, а не плотью. И мальчик, сам идущий на сближение, еще не знает, что чуда не будет. Чуда любви.
Но мы спускаемся ниже и ниже. Почти прикасаясь губами: "Стопы в царапинах. Лёд лодыжек. Жар ляжек. Прокопчённые солнышком бёдрышки. Свёрток студня в зелёных узких плавках. Складка плоского живота. Пипка вдавленного пупка. Золотко моё израильское, какой падший ангел тыкал пальчиком в твой пупочек, чтобы дозвониться до души?.." В самом деле? До души?
Хочется крикнуть, что уже!.. Женя, уже дозвонился! Но...
"Соски. Сосочки.. Скулы. Сливы глаз. Смоль волос... Спускаюсь вниз."
Вниз. Всегда вниз. И зеркальная деталька с падшим ангелом острым краем причиняет боль. Мы уже не ждем чуда. На том конце провода длинные гудки. Трубку не снимут.
"Ну да, ну да. Я-то уже знаю, чем должна закончится эта педофилия. Сердце настроено на расставание. Сомневаюсь, что это любовь. Она растёт из задницы в исключительных случаях. Если тебя отдрючили в попку, пусть и с твоего согласия, то это вовсе не значит, что надо бежать в ЗАГС и заключать брак. Соболезную тебе, глупыш. У тебя это в первый раз. У меня — в очередной. Сколько я уже слышал подобных признаний. Сколько раз сам признавался в любви. Считать - не сосчитать."
Потом Женя уклончиво и красиво обратится к "братьям и сестрам", попытается перевернуть ситуацию, но "братья и сестры" разбредаются в молчании... Неистощимы богатства заднего ума. И лейтмотивом гостевой "sos" звучит истеричная Женькина фраза: "Любовь из задницы не растет!.."
...Страсти кипят. Более всего неистовствуют, как всегда, те, кто "sos" не читал вообще. Каждый торопится либо расписаться в политкорректности и терпимости, либо приложить чем потяжелее гомиков, фашистов, евреев, педофилов и просто сволочей и извращенцев. После ернического призыва Кончаловского провести конкурс сочинений "Жизнь без извращений", я бросаю ключи от раздела на второго координатора и сматываюсь развеяться на Тенета.
"Серега рожал. Он лежал на земле, широко расставив согнутые в коленях черные от кровищи и грязи ноги, и тужился, дико кряхтел, мелко дрожа опавшим вдруг животом. Серые, обычно тихо-усмешливые его глаза зака-тились и теперь страшно белели на черном, искаженном мукой лице."
Так начинается повесть "Фенька". Написано, безусловно, как всегда у Валеры — выше всяких похвал. Сам он назвал эту вещь иронично — "футуристический экзерсис". Кому-то повесть покажется утопией, даже могу предположить кому именно, кто-то назовет ее антиутопией, кто-то отмахнется... Абсурдность ситуаций, девиационная насыщенность, "народность" и пролетарская суконность языка персонажей и нечто непередаваемо гибкое, пластичное в самой повествовательной ткани позволяет Бондаренко уверенно стилизовать это нагромождение нелепостей под прозу 20-30 годов. Маузеры и бывшие пажи воспринимаются вполне органично с ворохом еще недавних примет социализма: молочными смесями из ГДР, мопедами и телевизорами...
Все вместе это удивительным образом живет само по себе и реально до жути. Серега родил девочку Феню в колхозе гомосексуалистов, "простых мужиков", где запрещены любые гетеросексуальные связи, где на приеме у начальства надо непременно встать на колени, дабы представителю власти тебя было удобнее отыметь наиболее извращенным образом. "...Стоять на коленях Глеб устал и неприметно осел задницей на пятки".
Да, это все еще слишком реально. Тоталитарный гомосексуализм... А мы, случайно, не его так долго строили? Но что-то очень на это похожее, как сейчас помню...
В каждая фраза, даже тонкие, чувственные описания незабываемых красот деревенской природы полны не слишком скрываемого подъеба. Временами по-шолоховски мощные житейские обобщения задевают в нас нечто вбитое, намертво вколоченное... Дежа вю... Возникающие перипетии, связанные с Фенькой, рожденной вопреки колхозному законодательству, держат в напряжении, поэтому довольно обременительный объем исторической шняги читается легко при обилии чисто "бондаренковских" инверсий и девиаций.
Финал наполнен коммунистическим лиризмом, высокой патетикой настоящих чувств настоящих мужчин. Здесь и самопожертвование, и отцовская любовь, и дружба, и почти запредельное благородство...
" - Короче, девчонку — ко мне в машину, Павленке — строгача с занесением в трудовую книжку, а всем в колхозе запрещаю ебаться четыре дня!
— Донечку-у! — заревел Серега и вдруг осекся: прямо перед городским начальством возник весь белый, страшно прямой и прекрасный Глеб:
- Я узнал вас, подлец! — сказал он ясно и как-то даже без всякого особого выраженья. — Это вы тогда привели ко мне матросов! Это вы были первым мужчиной, кто поимел меня! Мерзостный совратитель!.. Но вот вам мало уже отца, — вы и за дочку его решили взяться!.. Так вот же вам!..
И Глеб отвесил начальству яркую оплеуху."
Это еще не совсем конец, но для тех, кто читать это не собирается, сообщу, что малолетке Феньке, которая "в прорванной майке Павленки испуганно жалась к председателю колхоза, накрепко обхватив его щегольской сапог", удалось-таки смыться из этого идейного гомосексуального бардака.
Рассказом "Акыт", занявшим первую строчку Тенет-2002 по версии сетевого жюри, восхищались многие, в том числе и Сергей Солоух. Но, во-первых, ничего, что позволило бы отнести этот рассказ именно к голубой прозе, там нет. А во-вторых, мне этот рассказ нравится гораздо меньше другого рассказа Бондаренко "Memoir'ы (попытка N раз)". Все, кто писал об "Акыте" хорошо, сочли своим долгом проехаться/намекнуть/отмежеваться.
Это очень достойная проза. Однако, перегруженная "литературщиной", успешно эксплуатируемой нынче в коммерческой литературе. Хотя рука мастера видна и в "Акыте", завораживающая проза. Но, повторю, ничего нет в нем такого, о чем стоило бы предупреждать на всех углах читателя заранее. Как, интересно, можно соотнести героя, несчастного забитого солдатика-чукчу, с автором - московским журналистом? Например, вы сможете провести подобные параллели, лишь зная о "sos" или внимательно прочитав "Memoir'ы".
"Я родился в приличной семье, и это сразу стало моим проклятьем. Я помню, как papa мыл меня или растирал после мытья, и я чувствовал, какие у меня кривые, но довольно толстые, резвые ножки. Ходить я еще не умел, однако сучил ими уже от души, конечно. Они, наверное, тогда были все в перетяжечках, -- пяточки мягонькие, как губы. Если бы меня выпороли тогда, то сразу поставили бы на место. Но не поставили, а положили на мохнатую махровую простыню и забавлялись мною ласково, беспорочно.
Это запало, и после всю жизнь я отца стеснялся и ненавидел.
Лет в восемь я узрел по телевизору "Мою прекрасную леди", набросил на себя голого ту махровую простыню, уже местами дырявую, зажал ее под мышками. На мне явилось бальное платье, со шлейфом и декольте, обнажившим уже пухловатые плечи. Нечего говорить: душа при этом пела и свято верила, что настоящий бал еще впереди, да и что вся жизнь -- типа, наверно, бал."
В мемуарах нет ни затягивающего колдовства "Акыта", ни парадоксальности абсурдизма "Феньки". Я выделила для себя два критерия настоящей литературы. Оба у Бондаренко в наличии. В первую очередь, это виртуозное владение языком, подчинение его даже самым незначительным задачами второго плана. Ну, и, конечно, полная искренность, щемящая обнаженность души. Разницы нет, на кого из любимых ориентироваться. Боль умеют причинять все в равной мере.
Вот и тот самый момент истины, который в "sos" связан для нас с образом погибающего ангела. Не случайно и у Бондаренко его первая любовь снабжена всеми атрибутами демонической страсти.
"Мой демон (зачем-то казавшийся мне зловещим, страшным) возлежал на тахте напротив, -- черный, стремительный ироничный. Графичный, он был желанье. А я -- я не знал, куда спрятать свои коленки. Мы расстались, он был каплю обескуражен, разочарован, -- он вовсе не понял, как много мне показал в тот вечер!
Затем я трясся в промерзшем автобусе, за мутным окном проплывали огни, вызывающе-оранжевые, как новогодние апельсины. А мне все казалось, что автобус петляет не по мрачным, мне не знакомым улицам, а внутри такой раковинки, где лабиринт изгибов, их нужно пройти, освоить, местами теряясь в них вовсе, как в истинном бытии, -- а после, после тебя ждет такое НЕЧТО, которое объяснит тебе это все и спасет для какой-то другой, тихой, спокойной жизни. Как будто есть на свете где-то теплая постель, которой, к всеобщему облегчению, и кончится "все на свете". И время исчезло вдруг, и все, что я пережил только что -- неподвижный портрет Висконти, и желтый бесконечный, огромный стол, и странный разговор с демоническим человеком, и хрупкость и острота деталей, как стрелки вежливых векторов, -- все это показалось мне застывшем в пространстве теперь уже для меня, навек, с целью, которой я прояснить не смогу, наверно. Как будто со мной играет кто-то, -- хотя, возможно, и учит ведь.
Я вгляделся в надпись на стекле. Вздрогнул и рассмеялся вдруг. И подумал, что когда-нибудь сделаю из нее эпиграф.
"Тот, кто это прочел, -- пидар". Некто процарапал сие монеткою в мерзлоте.
Можно и так сказать.
Подумаешь, -- хулиганство!.."
Я честно не хотела такой большой цитаты. Но написано так, что остановиться невозможно. Сколь же слаба в нас та призрачная грань, которая отделяет разумную, нормальную жизнь от лихорадочного существования по иным законам страсти.
Ну, что? Кто-то стал пидаром, когда прочел это?..
Огромное количество вещей в категории "Рассказы" на Тенетах было написано братьями-близнецами. Сами рассказы являлись образчиками мужского романтизма, где творческое кредо, как гранитный могильник, покоилось на трех китах: Одиночестве, Потоке Сознания и Загадочной Во Всех Отношениях Возлюбленной.
Пешее эротическое путешествие с внутренним монологом.
Герой, как правило, любит себя, как сорок тысяч голубых братьев его полюбить никогда не смогут. А в его сердце — могила для всех бывших возлюбленных натурально женского полу... И я ходила по затейливому лабиринту образов, никому не нужная, всеми оставленная и забытая... Что на самом деле творилось в душе автора — осталось за рамками этих произведений. Автор не верил мне, женщине, написал понарошку, как раз по уровню моего мыслительного процесса. Но написал кровью, расковыряв для этой цели пальчик. Раз не верят мне, я-то с какой стати буду ответно душу распахивать?
А вот с авторов голубой прозы спрос особый. Здесь пустяками не отбрешешься, здесь нужен иной уровень правды и образности языка, чтобы объяснить недоумевающим присутствующим, как это докатился до жизни такой и вместо девочки полюбил мальчика.
Потому мне ближе и понятнее разговор о странностях любви Дмитрия Александровича в рассказе "Лявониха Нагила".
"...А потом рассказал, как деньги заработал
летом в питомнике, подстригая кусты полуметровыми ножницами и бегая с
культиватором за брыкливой кобылой. Громкий, с захлебом до икоты, его
искренний смех был лучшей наградой. Но открытие мое было в какой-то
предельной, нет, беспредельной, нет, запредельной искренности и
доверительности этой вспыхнувшей дружбы. Как согревали переплетение
озябших рук и блики серых глаз!
Первый несознательный coming out
был на скользкой ступеньке плацкарта — долгий поцелуй на глазах у
раскрывшей рот проводницы.
Потом, конечно, были письма. С сентиментально вложенными уездными васильками. Последнее пришло из Хайфы, без васильков..."
Нежные, грустные воспоминания сладкими ледяными
комочками мороженого таяли в ладонях. И сквозь них прорастала извечная
обида на жизнь. А потом и сама жизнь, не обращая внимания на наши
обиды, вставала во всей сложности, простоте, безыскусности...
Ностальгия — прекрасна! А душевная обнаженность Дмитрия Александровича
была в самую меру, в самую тютельку. И кто я такая, чтобы осудить
человека, который в довольно мрачном течении жизни все же находит
засушенные васильки любви? Ведь его любовь не безобразная утопленница в
море ненужных слов.
И что мы можем определить за норму? Разве можно
отнести к норме нудное колупание в аморфном содержимом "внутреннего
мира"?.. Когда эта самая "возлюбленная", соответствующая всем
нормативным актам, старательно громоздится на недосягаемую для
нормальной женщины высоту? Все желания при этом угасают. Ненавижу в
мужчинах романтизм. Под его ряской скрывается трусость. Даже по отношению к себе. На что в таком случае могу рассчитывать я? Вопрос...
Тут самое место решить, что же отнести к собственно голубой прозе? Непременное наличие момента совращения. Если его нет, то это всего лишь проза — можно снять бронежилеты и противогазы.
Поэтому так неохотно упоминается необыкновенно стильная и изящная повесть Бондаренко "Алина или частная хроника 1836 года". Здесь многозначительно намекать о склонностях автора — мимо денег.
Рассказ "Лявониха Нагила", как и "Memoir'ы", не вошел в шорт-лист Тенет, поскольку эти два рассказа можно уверенно отнести к голубой прозе. Однако в "Лявонихе Нагиле" этот самый совратительный взгляд послан нам с другой стороны. Мы больше не глядим на соблазнительного особой греховной красотой демона, мы не чувствуем, как перья нашего ангела втаптывают в грязь. За трепыханиями этого глупого ангела, еще не знающего своей участи, мы, вслед за автором и его героем, с насмешкой наблюдаем с другой стороны. Герой Дмитрия Александровича — не падший ангел, а тот самый демон-искуситель. Он не из тех, кто шлет голубые-голубые васильки. Он их тех, кто пожимает плечами, их получая.
У него хватает уверенности в себе признаться в этом. Они не ищет причин во вне, зная, что все они спрятаны в нем самом.
"Лявониху Нагилу" на Тенетах обходили стороной. Сложно рецензировать пусть талантливую вещь, герою которой незачем хорошо выглядеть перед читателем.
...А пока я выясняла для себя критерии и отличительные черты голубой прозы, жизнь шла полным ходом. В конкурсном разделе "Как я провел лето", обороняясь от огромного сервера, "базар держал" второй координатор, мой друг Юрий Яндоло — командир корабля гражданской авиации из Казахстана. Стойкий натурал, прекрасный семьянин, вредных привычек и склонности к извращениям не имеет.
Юра подставил мне плечо уже после того, как вылетело слово-не-воробей о 300 баксах призового фонда. В тот момент он уже сидел на чемоданах, ожидая разрешения выехать на постоянку в Германию. Единственное, что мы могли с ним сделать — проследить, чтобы жюри первого и второго тура работало автономно, без давления.
Ну, как говорится, все мы, голубые/розовые, серо-буро-малиновые, "живем с человеком". Естественно, и у меня был человек, на чьи баксы я наивно рассчитывала. Вполне нормально, можно сказать, безошибочно ориентированный в пространстве человек. Но мне он сказал, что на мои "развлечения" тратить свои деньги не собирается. Тогда я решила, что это правильно и объективно, поэтому нынче этот человек развлекается без меня.
Чтобы уменьшить материальное бремя призового фонда, мы с Яндоло выставили на конкурс свои работы. Ничем больше Юрка помочь мне не мог. Он — отличный прозаик, да и его ночные бомбардировки орущей и вопящей конкурсной тусовки позволили нам взлететь строго по расписанию и приземлиться в пункте назначения.
А вот мой бывший друг, раскрутивший меня на публичные обещания материальных поощрений, в это время организовал, явно в пику мне, свой конкурс. Он берет на вооружение все наши достижения, но первым делом вывешивает лозунг: "Этот конкурс некоммерческий!"
Трудно описать, что в этот период происходит в гостевых нашего "коммерческого" конкурса. После первого тура "sos" лидирует. И я, и само жюри — мы не ожидали подобных результатов, с немецкой педантичностью подсчитанных Яндоло. Кончаловского пытаются стереть с лица земли. Заодно и во мне люди, давно знавшие меня, обнаруживают бездны греха и порока. Второй тур, который судит уже не наше самиздатовское жюри, а известные сетевые критики, подводит черту под всеми моими надеждами: "sos" — первое место, Яндоло и я — на втором и третьем месте соответственно. Юрка тут же отказывается от моих денег. Но остаются две проблемы. Во-первых, я, мама двух девочек, должна 150 баксов педику Кончаловскому за рассказ о совращении малолетнего. Как говорится, земной поклон вам, стойкие натуралы!
А во-вторых, из списка призеров вылетает Вася Труфанов. С повестью "Сангали" он шел вторым по результатам первого тура. Васе 47 лет, он — инвалид детства, церебральный паралич. Никто не застрахован от такого немыслимого несчастья. Вася родился в счастливой и благополучной семье известных питерских художников. Как это часто бывает в таких случаях, семья распалась. Теперь они живут вдвоем с мамой, мягко говоря, очень скромно. Вася необычайно литературно одарен, но в последние годы он не может ни выходить из дому, ни даже ответить по телефону, серьезно нарушена речь. Его повесть "Сангали" — о давнем лете, которое он провел в Евпатории, в детском санатории для инвалидов. Ничего говорить не стану, это надо просто прочесть. Русский язык Труфанова — чистый, необыкновенно легкий, акварельный. От этого картины, образы, панорамы повествования приобретают потрясающую силу и глубину.
И вот теперь я должна была сказать Васе, который питал совершенно законные надежды после первого тура, которому я бы, не дрогнув, отдала весь призовой фонд: "Извини, Вася! Понимаешь, мы сочли рассказ о совращении малолетних более убедительным в художественном и литературном плане. Как-нибудь в другой раз, Вася!"
Понятно, что имя Труфанова тут же подняли на знамя толпы разочарованных, вышедших малость срубить зелени. Я узнала о себе все, начиная с младенчества. Где-то в соседних гостевых отгрызались Яндоло и Кончаловский... Но в какой-то момент, когда я уже не представляла, чем это может закончиться — вдруг все стихло. В общей драке Женя Кончаловский, увидев, что мне уже не хочется жить, прохрипел из-под навалившихся на него ревнителей нравственности, что он отдает деньги Васе Труфанову...
Я сидела и думала, что же это за фигня — голубая проза? Потом я подумала, что никогда больше не стану делить мужчин по ориентации. Мало ли что кому в голову взбредет от этой суки-любви?.. Да! Я стану их делить на тех, в чьем присутствии я чувствую себя женщиной, и тех, кто пытается мне доказывать, что вообще-то со всеми женщинами они ведут себя замечательно, поскольку такие уж они чувствительные по натуре, но вот для меня они сделают исключение. Но это только потому, что я сама не вполне отвечаю их высоким критериям женственности.
Будто я не знаю, перед какими кошелками — "образцами женственности" они трусливо ходят на цыпочках всю жизнь.
Потом, предаваясь горести и печали, я думала, чем же так прогневила Господа нашего в прошлой жизни, если из всей этой толпы соискателей баксовой лаврушки лишь затравленный и избитый гомосексуалист Кончаловский поступил со мной как настоящий мужик?..
Здесь можно взять мое фото (кстати, делал его гей):
http://zhurnal.lib.ru/d/dedjuhowa_i_a/about.shtml
А вот здесь мой раздел: